Режиссер Римас Туминас: "Они существуют, надо только услышать этот глас с небес"
Интервью журнала "Эхо планеты" с литовским режиссером Римасом Туминасом.

- Римас Владимирович, в свой четвертый сезон в театре Вахтангова кем вы себя чувствуете здесь - пришельцем, спасателем, узурпатором или театр становится для вас домом?

- Для меня театр вообще - это дом, который я ношу с собой везде и всегда. Он живет в моем сознании как некое пространство - со своей высотой, со своей глубиной. Я, не задумываясь, переношу его на новое место, не разрушая того, что было, не задевая традиций. Я принес его с собой и унесу, когда уйду. Будучи и сам гостем в театре Вахтангова, хотел бы пригласить зрителя в гости к себе, в этот мой дом пожить в нем.

- Вы часто ходили в театр Вахтангова в то время, когда учились в ГИТИСе?

- Нет, в вахтанговский я ходил мало и знал его плохо. Для меня тогда существовал только Театр на Малой Бронной, где работал Анатолий Эфрос. В течение двух лет я постоянно ходил на его спектакли, убегал с лекций, за что меня чуть не отчислили из института. Но отчислить хотели не за неуспеваемость, а за "эфросятину", как было сказано. Я подражал Эфросу, репетировал, как Эфрос, - не по сути, конечно, а в его манере. Этот мир был мне интересен, по моему мнению, он должен был завоевать всех и вся. Мне казалось странным, что существуют другие театры. Театр Эфроса был для меня единственным. Приверженность ему определила в моем сознании пространство моего дома. Работая с актерами, я утверждаю, что творческий процесс творит не эмоция, не чувство, а оcознание смысла. Тут актер в каком-то смысле философ, он идет к пониманию роли через осознание, а от него - к чувству.

- Марк Захаров как-то сказал, что сегодня создать большой театральный проект сложнее, чем в то время, когда действовала иезуитская цензура. Вы согласны с таким утверждением?

- Да, согласен. Стало труднее, потому что воцарились невежество, поверхностность, имитация. Такое впечатление, будто мы вступаем в сговор со зрителем. Я подал какой-то сигнал зрителю, он сразу все понял. Мы лишились третьего, как я его называю, того, для кого только мы и должны играть. Чтобы объяснить, что я имею в виду, приведу слова Пьера Ронсара, поэта XVI века, которые повторил Шекспир:

Весь мир - театр,

мы все - актеры поневоле,

Всевышняя Судьба

распределяет роли,

И небеса следят

за нашею игрой!

Вот тот адресат, Всевышняя судьба, для кого мы должны играть. Этого не стало.

- Значит ли это, что потеряны ориентиры?

- Нет, я убежден, что они существуют, надо только услышать этот глас с небес.

- "Дядю Ваню" Чехова вы ставите не первый раз, да и вообще не раз обращались к чеховским пьесам. Что для вас Чехов?

- Несколько лет назад я понял, что фразы о счастье, которые повторяются из пьесы в пьесу, обращены не к персонажу, не к характеру, как я представлял, а являются знаками, которые подает нам Чехов. Думаю, что я понял, - нет, не угадал, но услышал послание Чехова: счастья нет и не должно быть. В этом суть русской идеи, высказанной и Достоевским, и Толстым: никакая высшая гармония не оправдает одной слезинки ребенка. О том, что не может человек быть счастлив, если рядом кто-то несчастлив, говорит и Чехов.

Работая над пьесой "Дядя Ваня", я подумал о красоте, о которой говорит Астров. У него есть красивое именьишко. Он подумал: если он создаст вокруг себя такую красоту, то каждый, кто увидит ее, захочет сделать нечто подобное. Так страна превратится в рай, где жить удобно, где душа отдыхает. Но в том-то и дело, что никто не захотел нести эту красоту дальше. Крестьяне эту усадьбу, наверное, подожгли. Нельзя построить рай только для себя. Астров понял это и, простившись с дядей Ваней, со своим столом в этом доме, с самим этим домом, поехал к себе и, наверное, сам все сжег.

Повторю, не может быть счастья, когда рядом есть несчастливые. Я думаю, что от этого стремления к своему счастью все беды человека и даже войны. Я становлюсь мстительным, становлюсь зверем, борюсь за это счастье, хочу его замуровать, сделать своим пленником. А между тем надо понимать, что счастье существует, но необязательно у тебя. Вот взгляд Чехова: что вы, милые, барахтаетесь, что вы все рветесь, чтобы до счастья добраться, а не можете. Он смотрит на нас, как на муравейник, в котором все что-то строят, борются, ненавидят и гибнут. Хотят быть счастливыми - как это грустно и смешно. Надо успокоиться, поверить, что счастье есть, оно может меня коснуться, а может и не коснуться.

- На последнем фестивале "Балтийский дом" созданный вами в Вильнюсе Малый драматический театр показал спектакль "Маскарад", поставленный вами несколько лет назад. Удается ли вам продолжать сотрудничество с литовским театром при такой загрузке в Москве?

- Я представлял себе довольно упорядоченную, четко расписанную жизнь: один спектакль в году в Вильнюсе, в своем театре - с отпуском это заняло бы четыре месяца, а семь месяцев интенсивно работаю здесь. Но я просчитался. Здесь оказалось больше проблем, чем представлялось. Театр привлекает своей глянцевой стороной. Но она - только для зрителей. Глянцевая сторона никогда не была мне интересна, мне всегда хотелось заглянуть за шкаф, за спинку дивана. И вот я заглянул за шкаф и увидел, что он не так красив, как это мы показываем зрителю.

Я для себя сравниваю театр с птицей, которая летает изящно, красиво и самоуверенно, понимая, что людям она нравится. Но ее полету не хватает трагизма. Того, о чем говорила Цветаева своей подруге, когда та спросила: "Откуда у тебя румянец на лице при такой жизни?" И Марина ответила: "Милая, это же из последних сил". Театр всегда должен существовать на грани последних сил. На этом пути случаются большие праздники и победы. Но если мы пойдем в театр только в праздник, мы не познаем трагического пути. Почему трудно сегодня ставить спектакли? Потому что театр перестал быть исследователем человеческой жизни, поступков, желаний и тайных мыслей человека. Если театр этим не занимается, его надо закрывать.

- Что сегодня представляет собой литовский театр? Отличается ли от того, чем был?

- Да, отличается. Тревожно сейчас в театральной жизни Литвы, очень тревожно. Погружаться в вечные темы, быть готовым жертвовать собой, сгорать, только бы к ним приблизиться, - таких нас, то есть многих режиссеров, в том числе и Някрошюса и меня, воспринимают сейчас с трудом. Три-четыре таких спектакля посмотрят театралы, а массовый зритель не пойдет. И театр пошел навстречу массовому зрителю, играя однодневки, комедии, гостиничные пьесы, как я говорю. Но и тут мы идем по легкому пути - берем американские, английские, немецкие пьесы, которые ничего не дают ни уму, ни сердцу, только развлекают. Мы тем самым еще и кормим зарубежных авторов, приобретая их поделки. Так что есть спектакли для думающего зрителя, а есть - для народа. Так мы вернулись каким-то образом в советскую эпоху: искусство - для народа. Подстраиваемся под народ. В таком климате ни я, ни Някрошюс, ни Коршюновас не выдерживаем, мы расползлись со своими спектаклями по фестивалям, по странам. Распалась школа, мы не нужны никому, будто мы уходящая натура.

- Между двумя странами теперь существуют границы. Мешают ли они культурному сотрудничеству?

- Очень мешают. Мы приняли границы как данность. Но не предполагали, какой болью это обернется. Верили, что искусство выше границ. Реальная жизнь оказалась жестче, и это ранит. Тебе предстоят гастроли, ты хочешь показать людям свое творчество, а тут таможня, паспортный контроль и труппе, и режиссеру, и даже декорациям к спектаклю. Порой препятствия становятся непреодолимыми.

Я недавно обратился в министерство культуры Литвы, доказывая необходимость заключения договора о культурном сотрудничестве между странами. Большие усилия в поддержку этой идей прилагал актер Будрайтис, занимавший до недавнего времени пост атташе по культуре в посольстве Литвы в России. Дело продвигается медленно, но какие-то перемены наметились. При поддержке министра культуры России Александра Авдеева подписано соглашение о культурном сотрудничестве между Государственным академическим театром им. Евг. Вахтангова и Малым драматическим театром в Вильнюсе. Это важный шаг к сближению. Но этого крайне мало. Молодые режиссеры Литвы могли бы обрести в России школу, пространство, в котором раскрылись бы их таланты, но сегодня они лишены такой возможности. Процесс сближения на новом этапе затянулся.

- В текущем году театр Вахтангова отметит 90-летие. Что представит он зрителям в юбилейном сезоне?

- Я никогда не забываю слова Пушкина, что "только дикость, подлость и невежество не уважают прошлого, а пресмыкаются перед настоящим". Эта мысль и определяет выбор репертуара. Идеального репертуара не существует, но случайных пьес в нашей работе нет. Мы покажем четыре новых спектакля. Премьера пьесы Шекспира "Мера за меру" в постановке Юрия Бутусова состоялась в сентябре. Владимир Мирзоев приступил к работе над спектаклем "Ивонна, принцесса Бургундская" по пьесе польского драматурга Витольда Гомбровича. Пьесу Горького "Зыковы" поставит Владимир Иванов, а пьесу Пиранделло "Это так (если вам так кажется)" - Адольф Шапиро. В декабре должна состояться премьера моей постановки. Это драма "Ветер шумит в тополях" французского драматурга Жералда Сиблейраса.

- На сборе труппы вы говорили о юбилейном спектакле.

- Эта самая значительная работа будет продолжаться весь сезон. Спектакль создается по пьесам русской и зарубежной классики специально для корифеев театра - Юлии Борисовой, Людмилы Максаковой, Василия Ланового, Юрия Яковлева, Владимира Этуша и других. В нем будет занята треть труппы.