«Гейдар Алиев сделал так, что в Азербайджане не появилось ни одного диссидента»

Автор: Эльмира Ахундова, Народный писатель Азербайджана

Предисловие автора

Лето 2024 года прошло под знаком Максуда Ибрагимбекова. Читала и перечитывала его произведения, прочитала последнюю повесть "В аду повеяло прохладой", а затем ознакомилась с интересной биографической книгой Надежды Исмайловой "Максуд навсегда". Книга необычна, как и ее название - по оформлению, структуре, содержанию. Написана человеком талантливым, а главное - знавшим Максуда с самых молодых лет. Уверена, что по ее прочтении многие потянутся к книжным полкам или заглянут на литературные странички в Интернете, чтобы вспомнить те или иные произведения любимого автора.

Удивительное дело: Максуд и по образованию, и по длительности нахождения в иноязычной среде, и по языку, на котором писал, был космополитом в хорошем смысле этого слова. Сейчас о таких говорят "человек мира". И, вместе с тем, по контенту своих произведений, по мироощущению был стопроцентно азербайджанским писателем. Люди, характеры, ситуации, быт и нравы Абшерона, Баку и бакинских поселков описаны им точно, колоритно и с большим знанием дела.

"И не было лучше брата", конечно, вершина его творчества. Хотя мне очень понравилась также одна из последних его повестей - "Приходила женщина в черном". Понравилась и инсценировка повести в постановке Александра Шаровского, где бакинцы увидели потрясающие декорации - последнее "прости" великого Таира Салахова любимому городу. Правда, некоторые морщились: что за музыкальные номера, что за шоу сделал Шаровский из достаточно серьезной повести Максуда Ибрагимбекова? Да, в первом акте пьесы много иронии, веселья, музыки и песен. Вторая серьезна и трагична. А разве не такова же наша жизнь? Признайтесь - кто-то из нас хоть раз сталкивался с такой дилеммой: днем надо идти на поминки, а вечером тебя пригласили на свадьбу или в театр смотреть тот же водевиль. Жизнь вообще черно-белое кино, где и смеются, и плачут почти одновременно, где и драму и фарс порой невозможно отделить и отличить друг от друга... Кстати, многие свои произведения Максуд писал с такой же веселой иронией и светлой лукавинкой в глазах. Оттого в них так много воздуха, света и... надежды.

Его героев, при всей их неоднозначности и неповторимости, объединяет главная черта - они настоящие. Без фальшивого камертона. Настоящие и искренние.

Таким же искренним, прямым, подчас бескомпромиссным был и Максуд Ибрагимбеков. И это весьма отчетливо проявляется в нашей давней беседе, которая посвящена его взаимоотношениям с великим Гейдаром Алиевым. К памяти этого человека Максуд относился с большим уважением. Думаю, не только потому, что на заре писательской деятельности Максуда первый секретарь ЦК защитил его от нападок ревнителей соцреализма. Они были, как говорится, одной группы крови. Ненавидели фальшь, не любили бездарей и подхалимов. И готовы были жизнь отдать за любимый Азербайджан.

В конце 1980-х - начале 1990-х годов Максуд Ибрагимбеков был одним из немногих представителей творческой интеллигенции, которые не порвали связей с опальным членом Политбюро. Максуд, например, звонил Гейдару Алиеву - напрямую или через его верного телохранителя Александра Иванова. А в 1989 году организовал его встречу с российскими кинематографистами, пригласив Гейдара Алиевича в Дом кино на премьеру фильма Мурада Ибрагимбекова по своему произведению. И на премьеру, и на банкет, где присутствовало много известных сценаристов, режиссеров. Эти редкие выходы "в свет" были для Гейдара Алиева, находившегося фактически в изоляции, подобны глоткам свежего воздуха.

Через несколько лет Максуд побывает у Гейдара Алиева в гостях в Нахчыване и еще раз убедится в том, что этот человек, по его словам, "рожден для власти".

Потом они еще много общались, в том числе в неформальной обстановке. И это было общение двух равных Личностей, интересных и близких друг другу.

...Я рада, что жизнь нашего выдающегося писателя продолжается в его книгах, издаваемых массовыми тиражами на азербайджанском и английском языках, что живет и здравствует уникальный Творческий центр имени Максуда Ибрагимбекова, куда тянутся люди всех возрастов, в том числе и молодежь. В этом, конечно, заслуга Анны Ибрагимбековой - хранителя, местодержателя памяти рода Ибрагимбековых.

В этом году исполняется 90 лет со дня рождения писателя. Самую емкую оценку его творчеству дал, наверное, наш общенациональный лидер. Во время одного из мероприятий Гейдар Алиев подошел к Максуду, скромно стоящему в уголке зала, и сказал: "Ты пишешь очень хорошо. Но мало!"

Да, Максуд был не из самых плодовитых писателей, в этом смысле ему ни с Бернардом Шоу, ни с Лопе де Вега не сравниться. Однако ни за одну написанную строчку ему никогда не было (и не будет) стыдно. И это, пожалуй, главный оптимистический итог его творчества.

*    *     *

Эльмира Ахундова - Знали ли вы Гейдара Алиева до 5 августа 1969 года?

Максуд Ибрагимбеков - Да, мы были лично знакомы. Познакомились мы, представьте себе, в ресторане. Он был еще  председателем КГБ и пригласил несколько человек. Я помню за столом только Таира Салахова. Идя на встречу в ресторан, я уже знал, кто такой Гейдар Алиев. Это был азербайджанец огромного роста, причем ходили легенды, что под мышкой он носит пистолет. Он был в хорошо сшитом коричневом костюме. Внешне он производил очень хорошее впечатление.

Что в этом человеке осталось в памяти навсегда? Это неподдельный интерес к собеседнику, к тому, о чем тот говорит. Он много смеялся, причем смеялся над анекдотами, которые были не для уха председателя КГБ. Он получал удовольствие от выпивки, от еды, от дружеского общения. Таким был Гейдар Алиев. Таким он, кстати, и остался по прошествии многих лет.

Э.А. - Сколько вам было тогда лет?

М.И. - Я был молодым. Кстати, о возрасте. Когда он вернулся в Баку из Нахчывана, ему было 70 лет. Человек в 70 лет поехал в Гянджу, в гущу мятежа, чтобы утихомирить этих мерзавцев. Они у него по струнке стояли.

Я был у него в Кремле, и я был у него в Нахчыване. Если абстрагироваться от того, что происходит за окном, это было одно и то же. То есть человек не изменился, в Нахчыване он вел себя так же, как и в Кремле. И всю челядь, которая была вокруг него, можно было отличить по лицам - в Нахчыване были азербайджанцы. Но те же выглаженные сорочки, галстуки, выхоленные, вышколенные. Как это у него получалось, я не знаю.

В Нахчыване при мне к нему пришли два российских генерала, которые покидали Азербайджан, и он им сказал:

- Кстати, у вас сто с лишним грузовых машин. Что вы с ними собираетесь делать?

- Увозим, Гейдар Алиевич.

Причем, разговор происходит так: он сидит, я сижу, а два генерала стоят. Он даже не предложил им сесть.

- А зачем это вам нужно? Для чего России эти грузовики? А нам они очень нужны. Вы же видите, здесь нет почти никакой техники. Оставьте эти грузовики нам.

- Слушаюсь, - сказали они.

Это был Гейдар Алиев. Куда бы он ни попал, от него исходили флюиды власти. Он был биологически рожден для власти.

Ведь это были представители российской армии, они это делали не потому, что его боялись. Они его уважали. Ему даже не пришлось ничего добиваться.

Э.А. - Для вас было неожиданностью, что он стал первым секретарем ЦК Компартии республики летом 1969 года?

М.И. - Да, это стало полной неожиданностью. Но шока не вызвало.

Э.А. - Как вы думаете, почему его поставили во главе республики? Что сыграло главную роль?

М.И. - Он был личностью.

Э.А. - Что происходило тогда в Азербайджане?

М.И. - Во-первых, наверху шла грызня. Я тому свидетель. Ни одно предложение Вели Ахундова не проходило. Искендеров говорил наглым тоном: "А я считаю, что надо так". И Алиханов тянул в свою сторону. Они откровенно подсиживали Ахундова, тот был не в силах этому напору сопротивляться. Но это ответ на вопрос, почему ушел Вели Ахундов.

Э.А. - А почему выбор пал на Гейдара Алиева?

М.И. - Думаю, потому что СССР был империей, а Азербайджан - ее частью. Причем, заметьте: равноправной частью. Поэтому руководство империи, конечно, было заинтересовано, чтобы республикой правил настоящий, сильный руководитель.

Э.А. - Не было ли у них, кроме всего прочего, опасения, что в республиках может поднять голову национализм?

М.И. - Тогда СССР был настолько силен, что подобных мыслей никому и в голову не могло прийти. Гейдар Алиевич производил на всех очень сильное впечатление. Во-вторых, он был абсолютно порядочным человеком, и в Москве это знали. Верили, что он никогда не станет заниматься неблаговидными вещами, что это волевая личность, которая знает изнутри структуру государственного управления. Вообще после разговора с ним у любого создавалось впечатление, что этот человек знает все.

Поэтому то, что он был председателем КГБ, не могло стать фактором, влияющим на решение назначить его первым секретарем.

Э.А. - До этого не было такого прецедента...

М.И. - И Гейдара Алиева до этого не было. Главное, что он был коммунистом, и они знали, что он настоящий коммунист, в их представлении.

Я присутствовал в Доме политпросвещения как собкор Всесоюзного радио и телевидения, когда Гейдар Алиев выступил в первый раз на августовском пленуме 1969 года. Зал был битком набит.

С трибуны пленума он сказал такие вещи, о которых раньше говорили только шепотом на кухне. Все в зале были растеряны: впервые руководитель республики подверг откровенной критике недостатки в жизни общества, которые всех раздражали. Ситуация с коррупцией тогда была действительно страшной. Он, конечно, прижал им хвост, хотя есть вещи, против которых был бессилен и Гейдар Алиев, и Юлий Цезарь, и Наполеон.

Э.А. - Что стало с приходом Гейдара Алиева в литературе, в духовной сфере?

М.И. - Как ни странно, при либеральном Вели Ахундове цензура свирепствовала. Пьесу невозможно было поставить, пока там не сделают пятьдесят исправлений. Я принес однажды в театр безобидную пьесу "Кто придет в полночь", а мне говорят: "Вы знаете, мы посмотрели вашу пьесу, здесь надо это вставить, то снять". Я сначала все послушно вычеркивал, а потом сказал: "Стоп. Вы что делаете?" Позднее все, что было вымарано, мы на сцене восстановили. В Азербайджане ничего невозможно было опубликовать, пока ты это в Москве не напечатаешь. А Гейдар Алиевич был гениальный человек. Он сделал так, что в Азербайджане не появилось ни одного диссидента.

Э.А. - Чем это объяснить?

- Умом. Только его умом. Он сказал - ребята, хотите печататься, пожалуйста. Гейдар Алиевич пригласил нас с Рустамом к себе. Я тогда находился в Москве и боялся приезжать в Баку.

Э.А. - Это после октябрьского пленума по идеологическим вопросам? Максуд Ибрагимбеков, сказал тогда Гейдар Алиев, "в рассказе "В один прекрасный день" попытался бросить тень на честных руководящих работников".

М.И. - Я не пытался, я действительно бросил тень.

Э.А. - Это имело какие-то последствия для вас?

М.И.- Имело. Дело в том, что секретарь ЦК по идеологии написал письма в Малый театр, в издательства "Молодая гвардия", в "Советский писатель", еще куда-то - было шесть писем. Он написал, что у нас есть антисоветчик Максуд Ибрагимбеков, который занимается подрывной деятельностью, а вы его там пропагандируете. Помню, Ганичев из "Молодой гвардии" ответил ему: "Уважаемый Даниил Гулиев, мы не знаем, о чем идет речь, но в произведениях, которые Ибрагимбеков представил в "Молодую гвардию", нет и следов того, о чем вы пишете". И Царев из Малого театра тоже ответил, что они не заметили ничего крамольного в пьесе, над которой сейчас работают. Но пьесу остановили. Ее поставили позднее. И в "Советском писателе" издание моей книги было приостановлено.

Тогда я послал телеграмму Гейдару Алиеву. Суть послания была - дайте нам жить и работать, приструните своих не в меру ретивых чиновников. Вскоре мне позвонили в Москву, сказали, чтобы я приехал в Азербайджан. "Первый", дескать, хочет с нами поговорить.

...В тот вечер я и Рустам пришли к Гейдару Алиевичу в восемь часов, а ушли от него в половине двенадцатого. Это при его-то занятости. Мы разговаривали, рассказывали. Не о себе. Рассказывали ему все, что знали, он в ответ делился своими планами, говорил о том, сколько грязи ему приходится разгребать. В конце он мне сказал: "Слушай, я твои повести не читал. Мне ваши же писатели принесли вещь с подчеркнутыми местами". А о рассказе ему донес председатель Госкомитета по телевидению и радиовещанию. Я его назвал там "Гурбан дай-дай". Через год сам Гейдар Алиевич его так называл. "Это все неправильно, - сказал он, - то, что ты сидишь в Москве, чего-то боишься. Приезжайте, мы все для вас сделаем, работайте себе на здоровье". Вот так.

Э.А. - Значит, это "доброхоты" вокруг него начали нагнетать атмосферу в поисках диссидентов?

М.И. - Так ведь и в Союзе писателей были немало завистливых людей. Они приносили ему рассказы, нашептывали про нас какие-то гадости. Наби Хазри выступил по поводу повести "И не было лучше брата" на пленуме Бакинского горкома партии и сказал, что у нас есть свой Солженицын - Максуд Ибрагимбеков, он порочит нашу любимую родину. И другой человек, тоже писатель, он имел доступ к Гейдару Алиеву, принес ему какую-то из моих вещей и говорит: "Посмотрите, Гейдар Алиевич, что этот негодяй пишет". Все это Гейдар Алиевич мне в тот вечер рассказал. "Приезжайте, работайте. Если возникнут проблемы, звоните". Таким образом он поставил жирную точку в возне вокруг нас.

Э.А. - А он вам не говорил, мол, пишите не так, а эдак? Не наставлял?

М.И. - Никогда в жизни Гейдар Алиев не сказал бы такого. Это не его стиль. Он говорил по делу. Этот разговор был после моей телеграммы. На Рустама гонений было меньше, в основном из-за фильма.

Э.А. - Все-таки, я думаю, что на пленумах он многое говорил из-за установок центра. Ведь была двойная мораль, он сам потом рассказывал нам о том, что был вынужден лавировать.

М.И. - Это не совсем так. Он должен был проявлять деятельность, а деятельность он мог проявлять на основании того, что ему преподносят. Он же не был литературным критиком. Есть один пункт, который я пропустить не могу. Идеологическая обстановка в Москве была лучше, чем в Азербайджане или еще где угодно. Там было больше свободы, вольности. И до Алиева, и при Алиеве. Многие вещи, написанные в Москве, считались здесь крамолой.

Э.А. - Но ваши коллеги, Анар, Эльчин, Вагиф Самедоглу, наоборот говорили, что здесь в творческом отношении было лучше, чем в Москве. Многие вещи печатались сначала здесь, а потом уже в России. Многие вещи легче проходили здесь, нежели там.

М.И. - Во-первых, тогда существовало крепостное право. Оно заключалось в том, что, прежде чем человека напечатают в Москве, надо было, чтобы это было напечатано здесь. Я - другое дело, я писал на русском. А тем, кто писал на азербайджанском языке, надо было сначала напечататься в Баку. Ни одно центральное издательство не напечатало бы вещь, пока она не выйдет в Баку.

Гейдар Алиев вел свою, неповторимую, оригинальную игру. Он ни на кого не ориентировался. Благодаря Гейдару Алиеву после перестройки в Азербайджане не произошло такого болезненно резкого перехода в идеологии. Потому что при нем многое было действительно разрешено. Вы мне не назовете ни одного человека, который мог бы сказать, что подвергался гонениям за какие-то вольности, допущенные в стихах или прозе. Гейдар Алиевич продемонстрировал, и мы должны быть ему за это благодарны, невероятное уважение к деятелям литературы и искусства. На юбилее Физули, который в середине 90-х годов отметили в Москве, в Колонном зале, он сказал мне: "Я "выбивал" для писателей ордена, давал им звания. Ты думаешь, я не понимал, что некоторые из них не совсем заслуживают эти награды? И все равно: mən onları ürəynən verirdim. Чтобы в них появлялось достоинство". Он всегда демонстрировал неизменное внимание ко всем, кто занимался творческой работой.

Э.А. - Может быть, его отношение к деятелям искусства - это отзвук того, что он в себе не реализовал?

М.И. - Как знать... Расскажу вам один любопытный эпизод. Когда Гейдар Алиев ездил по районам во время хлопковой кампании, он иногда брал с собой и писателей. В одну из таких поездок взяли и меня.

Вместе с Гейдаром Алиевым в головном вагоне ехал второй секретарь ЦК КП Пугачев. Во втором вагоне - секретари ЦК по сельскому хозяйству и промышленности, министры сельского хозяйства, строительства и внутренних дел, торговли, а также глава республиканского филиала Аэрофлота, военный летчик Нури Алиев, председатель Союза писателей Имран Касумов и я. В третьем вагоне - журналисты.

На вокзале районного центра третий вагон с прессой отцепили, а два первых проследовали дальше и остановились в каком-то райском саду, где, несмотря на позднее время, нас ждал ужин. Стол накрыли на лужайке метрах в двадцати от поезда. Гейдара Алиева и второго секретаря за столом не было, только обитатели второго вагона. В связи с тем, что Баку в тот день был награжден орденом Ленина, наше застолье с первых минут стало напоминать официальный банкет. Встал секретарь Центрального Комитета по сельскому хозяйству и сказал, что Азербайджан с первого до последнего дня войны выдавал в очень трудных условиях 80 процентов всех нефтепродуктов, добываемых в стране, благодаря чему Советский Союз одержал победу над гитлеровской Германией. Это при том, что каждый пятый гражданин Азербайджана погиб на фронте. Поэтому наша республика заслужила высокую правительственную награду. Потом выступили все присутствующие и все, буквально слово в слово, повторили тост.

Дошла очередь и до меня. Я полностью согласился с предыдущими ораторами, то есть исправно повторил сказанное ими, однако добавил: "Если, не приведи Господь, случится новая война с Германией, Баку надо будет немедленно сдать врагу. Потому что несколько городов, которые в первые же месяцы войны сдались немцам, получили звания городов-героев. А нам почему-то дали всего-навсего орден..." По тому, как вытянулись лица моих сотрапезников, я понял, что тост у меня получился неудачный. Секретарь ЦК по сельскому хозяйству сказал, что у него есть дела, и ушел в свое купе. Почти сразу вслед за ним поочередно откланялись все остальные. За столом остались только Имран Касумов и Нури Алиев. Кстати, Нури Алиев был единственный, кто меня поддержал:

- А ведь Максуд прав! Им действительно дали героев, а нам орден!

Имран Касумов игнорировал сказанное Нури Алиевым.

- Ты же писатель, несмотря на молодость, ты впервые приглашен представлять Союз писателей на таком серьезном мероприятии, - огорченно сказал он мне. - Посмотри, какая прекрасная луна, послушай, как поют соловьи, а ты... Люди от души радуются, что республику наградили высшим орденом страны, а ты, как всегда, умудрился все испортить. И, как всегда, во вред себе.

- По-моему, это дрозды, - подумав, осторожно сказал я.

- Какая разница, дрозды или соловьи?! Разве в этом дело?.. Я близко знал твоего отца, какой это был человек - настоящий интеллигент, причем тактичный и очень деликатный. А ты споришь: дрозды, соловьи! - Имран Ашумович, человек добрейшей души, огорченно покачал головой и направился к вагону.

Мне было неприятно, но ничего не поделаешь, исправить ситуацию было не в моих силах.

Утром пассажиры собрались перед вагоном. Вскоре в сопровождении Пугачева выше Гейдар Алиев. Приветливо улыбаясь, он поочередно поздоровался со всеми.

Когда же дошел до меня, улыбаться перестал. По выражению его лица я понял, что он рассержен.

- А ты все шутишь?! - ледяным тоном сказал он, пожимая мне руку.

И все. Все пассажиры поезда расселись по машинам, и мы поехали в Барду.

С того места, где мы высадились, начиналось необъятное хлопковое поле. Нас встречало районное начальство. В поле не было видно ни одного хлопкороба. Все пришли приветствовать Гейдара Алиева. Меня поразило то, что многих из них он знал по именам. Говорили не только о планах на урожай, беседовали, шутили, вспоминали какие-то приятные эпизоды... В беседах принимали участие все, кроме меня. Меня оттеснили от основной группы беседующих, а все мои спутники, еще вчера неизменно вежливые и предупредительные, как бы перестали меня видеть. И вообще у меня вдруг появилось ощущение, что я носитель какой-то очень неприятной липучей кожной болезни, от которого рекомендуется держаться подальше. Одним словом, я почувствовал себя посторонним на этом сельском празднике жизни. Никто не обратил внимания, когда в поисках лучшей доли я удалился в неизвестном направлении. Вскоре я набрел на небольшое одноэтажное строение, на котором красовалась вывеска, изображающая два шампура с шашлыком и люля-кебабом в натуральную величину. Выяснилось, что в этот день я здесь единственный посетитель. Хозяин заведения предложил мне дежурное блюдо - яичницу. После настойчивой просьбы и клятвы в неразглашении тайны он, опасливо озираясь по сторонам, принес мне также стакан очень вкусной тутовки, которую я с удовольствием выпил, с пожеланием хорошего урожая и всестороннего процветания району.

В помещении было прохладно. Когда я вышел, мне показалось, что я попал в раскаленную печь. Жара стояла невыносимая. Я направился к одинокому дереву и, укрывшись в его тени, незаметно для себя уснул. Через какое-то время проснулся - оттого, что меня разбудили.

- Куда вы исчезли? Вас хочет видеть Гейдар Алиевич, - почему-то тревожным шепотом сказал гонец и пальцем указал мне направление.

С непокрытой головой Гейдар Алиев стоял посреди хлопкового поля. Как мне спросонок показалось, стоял он на расстоянии нескольких километров от края поля. Спотыкаясь о торчащие частоколом хлопковые кусты, увязая в рыхлой земле, я преодолел разделяющие нас сотню метров. Когда я подошел к нему, он сорвал с ближайшего куста коробочку, разломал ее и показал мне. Внутри коробочки был комок ваты, в котором ползал потревоженный червяк бледно-кремового цвета.

- Вот, видишь, - сказал Гейдар Алиевич, - это совка, вредитель хлопка.

- Да, - сразу же согласился я, - омерзительное животное.

Возникла пауза, и я понял, что разговор закончен. Когда я вернулся к группе, то почувствовал, что обстановка изменилась. Все стали как прежде внимательны и предупредительны... В этот день мы объехали еще несколько плантаций, где нас встречали хлопкоробы и сельское руководство. К концу дня все устали до полного изнеможения. Мне показалось, что поездкой Гейдар Алиев удовлетворен, урожай обещал быть хорошим. Через месяц это подтвердилось, когда были объявлены результаты.

Домой, точнее, на лужайку перед поездом, мы вернулись поздней ночью. Уставшие за день обитатели после легкого ужина разошлись по своим купе. Имран Касумов и я задержались на "перроне" покурить.

- Надеюсь, ты догадался, для чего он тебя позвал в поле?

- Чего уж тут непонятного. Поговорить. Я действительно прежде о вредителях хлопка знал только понаслышке.

- И Гейдар Алиев решил в индивидуальном порядке заняться твоим просвещением в области сельского хозяйства?.. Я всегда подозревал, что у тебя мания величия, - усмехнулся Имран Касумов. - Вчерашним своим тостом ты всем присутствующим испортил настроение. И не только им. Я знаю, как Гейдар Алиев радовался этому награждению. А ты все испортил. Несомненно, он обиделся и рассердился. Это все заметили. Но когда он увидел, как вся его команда в полном составе начала демонстративно игнорировать тебя, он вызвал тебя в поле и на глазах у всех поговорил с тобой наедине. Неважно о чем. Этим он дал всем понять, что его собеседник для них объект несъедобный. Потому что он - писатель. Ты понял меня?

Имран Ашумович был абсолютно прав: за всеми своими многотрудными делами Гейдар Алиев усмотрел, что  его приближенные устроили мне обструкцию, и дал понять, что мы - собеседники.

Инцидент был исчерпан. А вечером мы снова сидели с ним за одним столом.

Э.А. - Да, эпизод очень любопытный и поучительный. А когда-нибудь, в советское время или позже, он говорил вам, что что-то ему в вас или в других писателях не нравится?

М.И. - Никогда в жизни. Такого разговора у него ни с кем не было. Он был очень тактичный человек. С писателями он в худшем случае обращался как с заблудшими овечками, а обычно - с интересом, с симпатией.

Незадолго до смерти, года за полтора, он собрал у себя на даче за одним столом Полада, Рауфа Абдуллаева, Муслима Магомаева, Эльдара Кулиева, Рустама, Анара, меня. "С сегодняшнего дня, я прошу вас, чтобы не было никаких интриг. Вы - друзья, у нас одна родина, вы должны это помнить". Он всем дал квартиры, деньги, пенсии, все, что угодно. Ни в одной республике такого не было.

А в начале 1970-х годов Гейдар Алиев не то, что спас, он защитил нас, мы бы уехали и все. Мы остались только благодаря Алиеву.

Конечно, если б не было Алиева, формально мы могли бы называться диссидентами. Но после разговора с ним у меня бы уже язык не повернулся. Он все поменял... Он сказал писателям: "Идеология - ваше дело, занимайтесь сами".