У Гейдара Алиевича было замечательное чувство русского языка

В 2023 году, который распоряжением Президента Азербайджана объявлен "годом Гейдара Алиева", мы продолжаем публикацию уникальных бесед Народного писателя Азербайджана Эльмиры Ахундовой с родными и близкими, соратниками, сослуживцами общенационального лидера.

На протяжении 15 лет, пока шла работа над многотомником "Гейдар Алиев. Личность и эпоха", Эльмира ханум общалась с огромным кругом людей. Сегодня в ее архиве - около 150 интервью и бесед, которые представляют исключительную ценность для нашей истории. Особенно если учесть тот печальный факт, что большинства этих людей уже нет в живых. И их бесценные воспоминания о Гейдаре Алиеве сохранились только на бумаге.

Публикация материалов, любезно предоставленных нам народным писателем, будет продолжаться весь 2023 год.

Иван Лаптев родился 15 октября 1934 года) - советский и российский государственный деятель, журналист, доктор философских наук. В 1984-1990 годах главный редактор "Известий".

Эльмира Ахундова. - Иван Дмитриевич, когда и при каких обстоятельствах состоялось ваше личное знакомство с Гейдаром Алиевым? И что вам к этому времени было о нем известно?

Иван Лаптев. - К моменту нашего знакомства известно мне о нем было немного. Мы познакомились лично только в Москве. До этого я его знал по статьям, по его интервью в "Литературной газете", и оно произвело на меня большое впечатление, потому что те вещи, о которых он говорил, были на виду, но мало кто из руководителей решался сказать об этом.

... А познакомились мы очень своеобразно. Это был один из тех моментов в его биографии, который для него очень много значил.

В 1983 году готовился "Закон о трудовом коллективе". Этот закон был чрезвычайно важен, потому что в нем впервые за всю историю советской власти упорядочивались отношения между трудовым коллективом и работодателем, в качестве которого выступало тогда государство как единственный работодатель. Закон шел сложно, противников у него было очень много, и народ не очень понимал этот закон, потому что наш народ вообще в законы не верит.

И вот тогда было решено собрать весь партийно-хозяйственный актив страны в Кремлевском дворце съездов и сделать большой доклад, представить им этот закон. Сам закон еще не был готов, еще шла работа над ним. Я считаю, что кто-то очень сильно хотел "подсиропить" Гейдару Алиевичу и инициировал поручение выступить с докладом ему. Центральным вопросом был вопрос политический. Нужно было охарактеризовать все состояние трудовых отношений в обществе, само понимание того, как работодатель относится к наемным рабочим, впервые обнародовать само понятие наемного труда. То есть это масса очень тонких политических вещей.

Но так как материя этого закона была чрезвычайно сухой, юридической, то выступить с таким докладом, чтобы он звучал как политический, было почти невозможно. Нужно было перечислять нормы, отношения, проценты и тому подобное. Кто-то в Политбюро, как я понимаю, хотел поставить перед Гейдаром Алиевичем невыполнимую задачу, чтобы потом ему, как говорится, накатали черных шаров.

Я к тому времени написал уже десятки разных документов, докладов, речей, с 1973 года участвуя в многочисленных бригадах. Работал я тогда в "Правде", меня только назначили заместителем главного редактора, была масса дел, поручений, мне дали громадный участок, который раньше был за первым заместителем - все идеологические отделы, всю хозяйственную часть, кадры.

Звонит в редакцию заведующий секретариатом Гейдара Алиевича. Меня не было, мне передали, что звонил такой-то, просил перезвонить. Я не перезвонил. Потом позвонили еще раз. Снова то же самое. Через некоторое время звонит сам Алиев и, применяя запрещенный прием, говорит:

- Иван Дмитриевич, вы что, не хотите помочь члену Политбюро?

А я к тому времени уже знал, зачем они звонили, у меня была своя разведка.

- Ну что вы, Гейдар Алиевич, я с удовольствием, я просто не знал, о чем речь, в юридических вопросах я не очень разбираюсь. Если там политические, идеологические вопросы, то, пожалуйста.

- Мне именно это и надо, - говорит он.

Пришлось поехать в совминовский санаторий "Сосны", где работала его бригада. Санаторий находился по Рублевскому шоссе, недалеко от его дачи. Это была бывшая дача Горького, дом, который Савва Морозов подарил Андреевой, и Горький там жил и умер.

Бригада там была человек 12-15, гигантская бригада - чиновники из аппарата Совмина, некоторые сотрудники из отдела планово-финансовых органов ЦК КПСС. И явился я в голубых, ободранных джинсах. Они приносят мне 86 страниц. А доклад должен быть на час - это 24 - 25 страниц.

Я прочитал то, что мне дали, вижу, там политикой и не пахнет. Есть хорошие вещи: анализ закона, статьи, короче, то самое юридическое крючкотворство, которое есть в самом законе.

Вечером того же дня приехал Гейдар Алиевич. И тогда мы познакомились. К этому времени я уже прочитал эти 86 страниц и запаниковал. Я же понимаю, что выступает член Политбюро на собрании такого уровня, в Кремлевском дворце. Что делать? До его приезда у меня было часа четыре, и я составил некоторый план действий. Прямо в присутствии бригады говорю ему:

- Гейдар Алиевич, это огромный материал, здесь есть все, что надо. Только надо немного ужать, повернуть, перевернуть, - я же не хотел осложнять отношений с остальными. - Прошу вас дать мне двое суток. Бригада ваша пусть пока отдохнет, а потом мы снова встретимся, и я надеюсь, что понадобятся только две стенографистки и машинистка.

Гейдар Алиевич воспринял это совершенно спокойно, потому что, я и потом замечал, что он в любом действии, в любом решении и вообще в любой ситуации всегда видел, прежде всего, политическое значение и политический контекст. Он был не просто хозяйственником, он действительно был политиком, и это у него было, наверное, врожденное - он всегда воспринимал картину очень широко. Поэтому он все сразу понял, потому что к тому времени тоже прочитал этот материал и не хуже, а может быть, и лучше меня понимал, что это все беллетристика.

Э.А. - А как это он сразу вам поверил, доверился? Он собирал о вас информацию?

И.Л. - Наверное. Я думаю, что кое-что мог сказать ему Афранд Дашдамиров, который сотрудничал у меня в "Правде". Кроме того, люди, которые писали подобные речи, известны. Их было немного. Я работал и над брежневской Конституцией, над речами по Конституции, и над брежневским выступлением "Великий Октябрь и прогресс человечества".

Короче, я работал двое суток без сна и передышки. Мне нужно было сделать первый, политический раздел в 13-14 страниц, то есть раскрыть ту самую идейно-политическую задачу этого закона. А второй раздел был уже конкретный, там можно было обращаться к определенным статьям закона.

Я написал что-то около 17 страниц. То, что было уже написано до меня, я отодвинул, обращаясь иногда за конкретными вещами, и наговаривал, диктовал, писал, переделывал. Тогда силы еще у меня были.

Короче говоря, написал я этот текст. На третий день, часов в шесть вечера, Гейдар Алиевич звонит мне. А я жил отдельно от всех. Они занимали весь второй корпус, а я жил в двухкомнатном номере в первом корпусе.

Он приехал, взял этот текст, посидел, поговорил и уехал с текстом. И уже ночью, часов в одиннадцать-двенадцать, позвонил мне туда. Я был как выжатый лимон, даже спать не мог.

- Иван Дмитриевич, - сказал он, - теперь я вижу, что доклад у меня есть. Там надо подшлифовать кое-что, но по содержанию доклад у меня уже есть.

И он дал мне карт-бланш, сказав:

- С бригадой, что хотите, то и делайте. Можете всех отправить, взять новых.

Поскольку такая бригада мне страшно мешала, то я очень хотел сократить ее наполовину. Когда Алиев приехал на следующий день, я сказал ему:

- Гейдар Алиевич, давайте сделаем так, бригаду надо сократить наполовину, оставить того-то, того-то. А остальные пусть занимаются своими делами, чего мы будем их здесь держать?

Они все с радостью уехали, мы доделали этот доклад, несколько раз переделывали, совершенствовали какие-то политические оценки, вписывали экивоки в сторону генерального секретаря, как это было принято в те времена.

Гейдар Алиевич выступил на этом Всесоюзном партийно-хозяйственном активе, посвященном обсуждению проекта Закона о трудовом коллективе. Выступил блестяще!

Тогда существовал такой порядок. Написанный текст рассылается членам Политбюро. А они возвращают его со своими замечаниями. Там, как правило, изощряются помощники. И вот перед выступлением дня три или четыре мы сидели с ним вечерами и учитывали эти замечания. Не все замечания он принимал, потому что особенно ни перед кем не стелился. Мы работали по принципу:

- Это сказал генеральный, значит, надо учесть. А здесь этот "за", а этот "против", значит, надо оставить.

Мы разложили экземпляры текста с замечаниями на его громадном столе и проходились буквально по каждой странице. Потом он при мне два или три раза этот доклад прочитал. Я его слушал. Мы отрабатывали, где и как подчеркнуть, где сделать ударение голосом, как и где сделать паузу. Я ему даже говорил: "Вот здесь будут аплодисменты, здесь тоже. Но вы смотрите, здесь может повернуться вот так". В этом отношении у меня уже был определенный опыт.

И с этого момента мы с ним стали сотрудничать почти постоянно.

И еще один момент. Еще когда я жил в "Соснах" и доклад уже довырисовывался, Гейдар Алиевич однажды утром приехал ко мне вместе с женой и двумя внуками.

Он приехал, познакомил нас. Жена у него была совершенное очарование. Я думал, она не работает, но когда спросил у него потом, он ответил:

- Ну что вы, Иван Дмитриевич, она работает.

Она была очень приветливая, располагающая, тактичная, в ней чувствовалась какая-то врожденная интеллигентность.

Э.А. - Вы работали с Гейдаром Алиевичем и над другими его выступлениями?

И.Л. - Да. Потом было его выступление в Академии наук. Академии вручалась какая-то награда, он говорил о роли научно-технического прогресса, о месте науки в обществе, об умении и неумении использовать достижения науки. Это была острая тема, с которой очень легко было нарваться на то, на что в свое время нарвался Яковлев, опубликовавший в "Литературной газете" статью на две полосы, которая называлась "Против антиисторизма". Потом его за эту статью сослали в Канаду. Ее посмотрели два секретаря ЦК, много помощников, все сказали, что статья хорошая. А когда Яковлев ее опубликовал, Брежневу доложили, что этот человек хочет рассорить партию с интеллигенцией.

Были и другие выступления Гейдара Алиевича. Особенно мне запомнились выборы в Верховный Совет, куда он избирался от Алтая. Его речь на Алтае мы сделали, на мой взгляд, просто замечательно. И по форме, и по содержанию это было действительно выступление крупного политика.

Его беда, если можно употребить это слово, заключалась в том, что он очень быстро выдвигался, становился заметным. А в Политбюро за этим следили очень ревниво. Андропов, а после него и Черненко понимали значение Гейдара Алиевича и опирались на него.

Э.А. - Есть такая версия, что Андропов брал Гейдара Алиевича с дальним прицелом.

И.Л. - Думаю, что если бы Андропов был жив, то Алиев стал бы не секретарем по идеологии, а председателем Совета министров СССР.

Я с Андроповым тоже работал. К двум знаменитым ленинским докладам Андропова и его еще более знаменитой статье "О некоторых проблемах строительства социализма в СССР" мне тоже пришлось приложить руку. Первой бригадой по первому докладу я вообще руководил, во второй работал уже как член бригады.

Поэтому я знаю идеологические взгляды Андропова, знаю группу политологов и идеологов, на которую он опирался. Думаю, что Гейдар Алиевич был ему во сто крат нужней на месте - в Кремле, в Совете министров.

Э.А. - А вот Яковлев мне говорил, что Андропов не любил Алиева, и вынужден был взять его из-за Брежнева.

И.Л. - Я с этим абсолютно не согласен. Более того, по некоторым признакам можно сказать, что пока был Андропов, Алиев, чувствовал себя великолепно. Это показатель. При Андропове он и получил вторую звезду.

Когда мне было 50 лет, рассматривался вопрос о награждении меня орденом Ленина. И Горбачев на Секретариате сказал:

- Ивану Дмитриевичу исполняется 50 лет. Орден Ленина ему рановато, ему еще только 50 лет. Орден Трудового Красного знамени у него уже есть. Давайте наградим его орденом Октябрьской революции.

То есть это решение всегда принималось только первыми лицами.

Как Андропов мог не любить Алиева? Ведь это был его человек.

Э.А. - Что бы вы могли сказать о стиле и методе работы Гейдара Алиева с людьми, с документами? Скажем, как происходила работа над докладами? Как он работал с текстом?

И.Л. - У Гейдара Алиевича было замечательное чувство русского языка. Он, скажем, подчеркивает слово, которое, по его мнению, может быть истолковано двояко. И тут же - мы сидим вдвоем, уже одиннадцать часов вечера - он выдает десять синонимов этого слова: "А если так? А если так?" У него был огромный словарный запас. И он чувствовал любую неточность.

Был однажды такой случай. Мы с бригадой что-то писали для Брежнева, и в каком-то месте я сказал: "Он этого говорить не будет". А один из помощников высокомерно возразил: "Что напишем, то и скажет".

Алиеву ничего нельзя было "впарить". Он все видел сам. Хотя и предоставлял нам свободу действий. В предварительной беседе он обрисовывал общую ситуацию по данной теме, мол, есть такая-то проблема, которая беспокоит людей, и ты должен был из этого вывести идею. Он может согласиться, может не согласиться, может переписать все. Он работал очень тщательно и постоянно возвращался к тексту, пока его не произнесет, работал по каждой позиции. При этом положение его было сложным, он не мог обойти ничего из того, что было тогда положено.

Был такой случай. Когда Андропов стал одновременно и генеральным секретарем, и председателем президиума Верховного Совета СССР, Алиев выступал с докладом. И там мы вписали то, что потом говорилось для пропаганды, на Политбюро: "Этого требуют высшие интересы партии и государства". Речь шла о совмещении постов.

Умер Андропов, пришел Черненко. Алиев готовится выступить, по-моему, как раз с ленинским докладом (Иван Дмитриевич ошибается - с докладом ко дню рождения Ленина Г.Алиев выступил в апреле 1985 года, при Горбачеве - Э.А.). Мы оба днем были заняты, поэтому работали по вечерам. И он предлагает мне:

- Давайте впишем, что этого требуют высшие интересы партии и государства.

- Гейдар Алиевич, но вы же недавно произносили эти слова. Вы думаете, их забыли? Ведь народ все помнит и знает.

Он покраснел, сжался, ему, видно, было неприятно. Но сдержался и опять предлагает это. Я ему:

- Да вы что, это же чистой воды подхалимаж, который только навредит вам. И вообще, этот подхалимаж уже всем надоел.

Он как человек, прошедший определенную школу, был очень сдержан в разговорах в кабинете, так как понимал, что там все слышат и записывают. Я же иногда позволял себе сказать напрямую. Он мне тихо ответил:

- Иван Дмитриевич, я это все понимаю, но ведь меня не поймут, если я этого не скажу.

Э.А. - А какие отношения были между вами во время работы? Формальные? Или Гейдар Алиевич позволял себе немного расслабиться?

И Л. - Работать с ним было очень здорово и даже были такие случаи, когда он засиживался очень долго, а я тоже привык, мы же газету всегда ночью выпускали. И вот ему приносили ужин, и мы делили этот ужин на двоих. Мы так ужинали с ним раза три.

Э. А. - И что же было на ужин у члена Политбюро?

И.Л. - Два раза были по две сосиски с картофельным пюре на человека, какая-то закусочка и чай. А один раз что-то вроде ростбифа. Мы его разрезали пополам и съели это в его комнате отдыха.

Исключительно скромный ужин был у него. Никто не упрекнет Алиева в нескромности. Какие бы потом не катили на него бочки, никто не мог сказать, что он вел себя нескромно.

Э.А. - Но при этом, рассказывают, отличался невероятной работоспособностью...

И.Л. - Работал он как трактор. У нас ведь так: кто работает, того и нагружают. Он приезжал на работу утром рано, уезжал уже затемно, и весь день его был организован как конвейер. Он ведь возглавлял еще Комиссию по оперативным вопросам. Приходил с заседания этой Комиссии раскрасневшийся, а сверху на лице как будто налет пепла. Так он переживал, и так он там выкладывался! Он вообще всегда очень здорово выкладывался.

Э.А. - А его работа в этой Комиссии не вызывала раздражения? Ведь там решалось все быстрей и оперативней, чем на заседаниях Совмина.

И.Л. - Там все вызывало раздражение. Громыко, который тоже был первым заместителем, сидел, кажется, этажом выше. Это было еще до Горбачева. Громыко сидел себе спокойно, никого не трогал, его все очень любили.

А то, что Алиев так работал, привело к следующему. На него стали сбрасывать все самые тяжелые проблемы. Произошла авария с теплоходом "Суворов". Кто едет туда возглавлять комиссию? Алиев. Потонул "Адмирал Нахимов" - Алиев, застрял Северомуйский тоннель - Алиев.

Туда с ним ездил мой заместитель, он потом рассказывал:

- Черт возьми, он прет как танк. Надевает сапоги до пояса, каску - и туда, а там 12 км по воде шлепать, в этом тоннеле. Он там ходит и обязательно все сам смотрит. И принимает решения на месте.

Я думаю, что это очень многих сильно шокировало, потому что не принять решения нельзя, а примешь...

Э.А. - В чем выражалось это раздражение? Ведь сначала у Горбачева с Алиевым отношения были хорошие. Кто сыграл главную роль в том, что потом отношения изменились? Говорят, Лигачев и Яковлев очень его не любили.

И.Л. - Ни Лигачев, ни Яковлев не могли быть с ним на ножах. Алиев как член Политбюро был значительно выше. А что касается грубости, то Лигачев всегда выражался очень эмоционально.

Сама по себе иерархическая структура управления партией делала члена Политбюро недосягаемым, непогрешимым. Здесь проблема отношений внутри Политбюро. Во-первых, там никто внешне ничего не покажет, и даже сам Гейдар Алиевич никогда ни о ком ни одного плохого слова не сказал. Только один раз он сказал об одном руководителе соседней республики:

- А что? Он одними экспериментами только и живет. Один не закончит, другой начинает и подо все деньги выбивает.

На ножах он ни с кем быть не мог. Здесь, я думаю, другая ситуация. Он был близок к Андропову. И Горбачев считал, что Андропов ему протежирует. Юрий Владимирович ему действительно протежировал. Но если Алиев у Андропова был фигурой, на которую уже можно поставить, то Горбачев еще рос.

Когда генсеком стал Черненко, у него тоже не было никаких опасений относительно Алиева. И вся большая группа стариков, типа Тихонова, Пономарева, они больше воспринимали Алиева, чем Горбачева. Это, возможно, вызвало какую-то ревность.

Во всяком случае, мне до сих пор кажется, что Горбачев сделал большую ошибку, когда он так задвинул Алиева.

Пусть этот инфаркт был тяжелым, но ведь это следствие. К тому же, инфаркты были у всех. Его просто задвинули, причем задвинули безжалостно.

Есть еще одно соображение. Мне кажется, что его очень не любил аппарат ЦК и Совмина. Потому что он требовал конкретной работы, оперативной, живой и положительного результата.

Э.А. - То есть он не давал им спокойно жить?

И.Л. - Он нагружал их. Он сам так работал, и ему казалось, что другие тоже должны работать так же. А так как совминовцы привыкли к размеренной жизни, привыкли в выходные дни ездить на дачу, на рыбалку, то его напор вызывал сопротивление. "Чего это он роет землю? Жили же хорошо". А отношение аппарата - это величайшая сила. Аппарат может заблокировать все, что угодно, создать какое угодно мнение. Это та сфера бюрократической массы, которая порождает вокруг себя атмосферу, и в ней вынужден жить даже генеральный секретарь. Наше государство и сейчас и тогда было бюрократическим, и поэтому сам по себе дух бюрократизма проявляется не просто в действиях, но и в самой атмосфере, в том, кто как живет, кто как работает, и как к этому должны относиться другие.

Гейдара Алиевича "задвинули" и сразу сделали вид, что его не существует. Более того, я отмечу одну показательную вещь.

Когда он остался один, естественно, мы к нему ездить не могли. Он как человек, понимающий, что общение с опальными может оказаться опасным и для тех, кто общается, создал вокруг себя зону отчуждения.

Это всегда так бывает. Руководитель всегда обречен на одиночество и очень часто он оказывается как бы в вакууме, и сам усиливает этот вакуум, потому что понимает, что люди ни за что ни про что могут пострадать.

Я наблюдал это и с Шелепиным. Он идет, а вокруг пустота, хотя он был уже на пенсии и никому не мешал. Так же ушел в себя и Гейдар Алиевич. Это было очень тяжело деятельному человеку. Но был еще и такой момент.

Конечно, его телефоны прослушивались, я в этом абсолютно уверен.

Э.А. - А зачем было слушать его, пенсионера?

И.Л. - Не скажите, система работает без исключений. Если его считали подозрительным, то система будет культивировать эту атмосферу подозрительности. Неважно, кто как уходит. Вспомните Хрущева, других руководителей...

А потом произошли январские события 1990 года, когда он выступил в посольстве, потом повернулся, плюнул и уехал.

Э.А. - До того, как он уехал, происходили очень неприятные события. В некоторых газетах, в "Литературной газете", в "Московских новостях", "Правде" появились статьи против него. Мне рассказывали, что на встречах Горбачева с представителями прессы он часто произносил такую фразу: "Что-то давно об Алиеве материалов не было". Было такое?

И.Л. - Нет, таких вещей не было. То, что статьи были инспирированы, это понятно. На этих встречах - а я присутствовал на всех - кроме того, я ходил на все заседания Секретариата ЦК, иногда бывал и на Политбюро - никогда таких слов не звучало.

Это могло прозвучать в приватных беседах. Но если бы и были такого рода приватные поручения, то они бы в первую очередь пошли на меня. А мне никогда даже не намекали.

Были, очевидно, люди рангом пониже, может быть, какие-то помощники слышали брюзжание кого-то из своих шефов, продолжали и развивали их, а, может быть, сами журналисты. Ведь они, если ополчатся на кого-то, могут поступить достаточно беспринципно.

Еще один момент. Когда стали появляться статьи против него, он позвонил мне и сказал, что хочет написать ответ.

- Ничего ведь этого не было, говорит он. - Вы меня знаете, вы можете представить, что бы я мог исходить из этих мотивов и действовать так?

- Нет, Гейдар Алиевич, не могу представить.

- Ну, что делать? Я хочу написать в "Литературную газету" и другие органы. В "Правду" напишу...

- Гейдар Алиевич, ни в коем случае! Любое ваше слово будет перевернуто и истолковано против вас. И никакой правды вы здесь не откопаете. Я понимаю, что вам это очень тяжело, но стерпите, сделайте вид, что это вас не касается.

- Да как же я могу!

- Если вы сейчас выступите, вы инициируете кампанию против себя. Вас не напечатают. Напечатают в лучшем случае пару выдержек из вашего письма, и потом сделают из вас котлету.

Он выслушал меня, и я не знаю, как уже дальше развивалось дело.

Э.А. - Что же это за гласность получается? Написали о бывшем члене Политбюро, так почему бы не дать ему ответить?

И.Л. - Гласность-то была половинчатой. Какого-то уровня гласность касалась, а другого - уже нет. Что говорить о гласности, если мы не знаем, как проходили заседания Политбюро, как принимались решения. Где эти документы? Вы знаете, как правятся стенограммы Политбюро? Когда идет заседание Политбюро, там сидит стенографистка, да еще все записывается на два диктофона. А потом из двух часов обсуждения оставляют четыре строки. "Политбюро единодушно приняло то-то. Все выступившие поддержали..." И перечисляются выступившие. Хотя на заседании они могли передраться между собой.

Поэтому здесь совершенно другая ситуация. Ни о какой гласности не могло быть и речи, потому что гласность у нас тоже была обслуживающая. Да, у нас была гласность, мы действительно могли в обществе вывернуть все, что угодно. Но ведь гласность по отношению к верхам была очень обслуживающая.

Я помню, когда у нас возник конфликт с "Правдой" по поводу митингов, на которых выступал Ельцин. Я однажды тоже выступил на таком митинге, и "Правда" меня приложила со страшной силой. Мы тоже по полной программе ответили "Правде". Я с ответом поехал к Афанасьеву и сказал:

- Я привез этот текст на ваше усмотрение. Хотите - печатайте.

А он был моим учителем, заведовал кафедрой, когда я учился.

- Нет, Иван, - сказал он, - я печатать не буду.

- Ну, хорошо, - сказал я, - тогда я сам напечатаю, - и опубликовал в "Известиях".

И получил нахлобучку от секретаря ЦК Медведева. Он вызвал меня и спросил:

- Ты что, решил с "Правдой" бои устраивать?

Э.А. - Вам пришлось много работать с Гейдаром Алиевичем. Вы, наверное, были свидетелем его отношений с подчиненными. Скажите, пожалуйста, какие требования он предъявлял к ним?

И.Л. - Это тоже очень интересно характеризует Гейдара Алиевича. Да, мы с ним уже много сотрудничали, я уже был там своим человеком, и помощников он брал по моей рекомендации, во всяком случае, из ЦК. Бывало, он просил меня кого-то подыскать ему, я подыскивал двух-трех человек. Он встречался с ними, беседовал. После этого мы с ним опять садились, и он говорил:

- Вот этот мне понравился. Какие в нем есть еще качества?

Не все получалось, конечно, удачно. У меня свои отношения к людям, а у него главным требованием было, чтобы работа кипела. Не все на это оказались способны.

Когда освободился пост главного редактора "Известий", в газете три или четыре месяца не было редактора, потому что не могли никого найти. Газета совершала ошибки одну за другой, возникли гигантские конфликты с московским руководством. Газета действовала по принципу нынешней прессы, писала все без оглядки. А в Москве еще руководил Гришин, он рвал и метал.

И вот однажды вечером у Алиева, когда мы писали очередную речь, он вдруг неожиданно спрашивает меня:

- Иван Дмитриевич, а вы могли бы потянуть "Известия"?

А мне до сих пор никто ничего не предлагал. Моего имени не было ни в каких списках, потому что я всего полтора года назад стал заместителем главного редактора "Правды", где главным был Афанасьев. И на "Правду" я уже сориентировался, потому что Афанасьев говорил, что оставит "Правду" мне.

- Не знаю, Гейдар Алиевич, не могу сказать, но, наверное, потянул бы, если как следует взяться.

На этом разговор закончился.

Потом я узнал, что моя фамилия появилась в списке. Было шесть кандидатов, и моя фамилия стояла шестой. Но что-то сработало, ведь помощниками Черненко были мои товарищи.

Короче говоря, на обсуждении в Политбюро Алиев сделал вид, что он в этом как бы вообще не участвует. Он очень правильно себя повел, потому что если бы он выступил с предложением, то мастодонты сразу бы ощерились. Он их всех видел насквозь.

Эти дела все решаются по-аппаратному - тихо, под ковром. Поэтому, когда мою кандидатуру вынесли сначала на Секретариат, я там сказал, что если мне будет доверено, то я постараюсь оправдать доверие. Потом мне сказали: "Ты очень длинно говоришь". Я сказал две или три фразы, а надо было одну. Утверждение шло в ураганном темпе. В понедельник мне сказали, во вторник - секретариат, а в четверг - на Политбюро. То есть в течение недели утвердили такую номенклатуру. На Политбюро Устинов, с которым мы тоже работали, сказал: "Да я же его знаю". И Пономарев вдруг ни с того, ни с сего сказал: "Знаем, знаем!" И в течение трех минут все закончилось.

Но самое важное: ни разу Гейдар Алиевич Алиев не воспользовался и даже не намекнул на то, что он протежировал меня на этот пост. Ни в каких ситуациях. Хотя были иногда и острые ситуации.

Скажем, во время антиалкогольной кампании, когда мы опубликовали статью "Брызги шампанского" по поводу азербайджанских шампанских вин, он позвонил мне и сказал:

- Иван Дмитриевич, ведь шампанское - это же не ваша водка!

Но при этом он не сказал: "Что же ты делаешь, неблагодарный?"

Я очень удивляюсь этому. Иногда ведь человек сделает тебе что-нибудь на копейку, а потом на рубли с тебя будет требовать. А Гейдар Алиевич никогда.

Я в 1985 году, еще при Черненко, был избран депутатом от Товузского, Шамхорского и еще какого-то района. Это мне перешло по наследству, потому что главный редактор "Известий" избирался от Азербайджана. Я ездил в Азербайджан, много раз был там, ездил по этим районам, встречался с людьми. Это были замечательные поездки, и руководство Азербайджана было моими друзьями. И Кямран Багиров, и Курбан Халилов, и завотделом по идеологии Рамиз Мехтиев.

А потом уже, когда в Баку произошли январские события, я был председателем Совета Союза, мне журналисты привезли огромную пачку фотографий того, что там происходило. Ощущение было совершенно жуткое.

Гейдар Алиев уехал. И потом уже, когда его избрали президентом Азербайджана, я был уже генеральным директором концерна "Известия", у меня еще стояла связь, которую я перевел из Кремля. Я позвонил к нему по ВЧ и сказал:

- Гейдар Алиевич, я вас поздравляю.

И он мне как-то тоскливо и очень устало ответил:

- Спасибо, Иван Дмитриевич. Сейчас все надо начинать сначала.

Э.А. - Для вас не было неожиданностью его возвращение во власть? Как вы оцениваете его деятельность на посту президента?

И.Л. - Он в Азербайджане работал очень плодотворно. Я считаю, что он фактически спас Азербайджан от гигантского хаоса, который там назревал и который был, с одной стороны, инициирован январскими событиями, с другой стороны - конфликтом с Арменией, с третьей стороны - накопленным страданием. И, кроме того, появилась новая генерация людей, которая к чему-то рвалась, еще не умея ничего делать. И там могло пойти вразнос очень многое. Но, слава Богу, не пошло, и Гейдар Алиевич восстановил республику и порядок, и управляемость, и экономику.

Я вообще считаю, что Алиев остается недооцененным даже в самом Азербайджане, а не только в СССР и в России. Здесь ему не давали развернуться, потому что у нас должен принимать решения коллективный орган: Совет министров или председатель Совета министров. Все остальные - статисты, хоть они будут рыть землю сутки напролет.

Его работа была работой как бы всех, и то, что он так вкалывал, не имело значения. Тихонов приезжал в десять часов и в пять часов уезжал. Врачи предписали ему такой щадящий режим. А Алиев приезжал в половине девятого, а иногда и в восемь, а уезжал в десять, одиннадцать, а иногда и позже.

Я помню, однажды он назначил мне встречу в восемь тридцать. А я был помоложе, спал хорошо и на целый час проспал. Опоздал, примчался туда, поднимаюсь быстро в Сенатский корпус на второй этаж, бегу по коридору, а он уже идет мне навстречу с какого-то совещания, весь заведенный.

- Иван Дмитриевич, что же вы опаздываете? Мы же с вами договорились.

- Гейдар Алиевич, извините, проспал.

Он посмотрел на меня совершенно непонимающими глазами: как может человек проспать?

Сам он вставал часов в шесть, бегал, пока три махровых полотенца не были мокрыми, занимался гимнастикой. Он был очень тренированный, рука у него была такая - надежная.

Э.А. - Он не высказывал никаких оценок политической ситуации, критики того, что происходит в стране?

И.Л. - Нет. Никогда. Я думаю, он мало с кем допускал такое, если вообще допускал. Я убежден, что он прекрасно понимал, что происходит в стране, какие подводные камни накапливаются у нас, он видел все проблемы бюрократизма, безнравственности, взяточничества. Но он всегда говорил об этом как об отдельных явлениях. Он был человек служивый. В том смысле, что он тоже был человеком этой системы, служил ей. Она его вырастила. Но сила его интеллекта и характера заключалась в том, что он смог преодолеть в себе эту прямую зависимость. Да, он до конца остался верен своим убеждениям, но из самой системы смог вырваться и стал работать уже совершенно по-другому.

Даже когда он стал президентом, всегда на дни рождения или на другой праздник, скажем, Новый год, мало того, что всегда присылал открытку, но и всегда звонил. Особенно не разговоришься, скажет два-три слова. Но обязательно поздравит. Всегда скажет что-то типа: "Я за вами наблюдаю, у вас, оказывается, неплохо идут дела, вы молодцы".

А у нас и вправду дела шли хорошо. Когда я получил газету, у нас был тираж 4,6 млн, а когда уходил - 12 млн с лишним. За четыре года мы подняли тираж. И коллектив собрался замечательный, я до сих пор с тоской вспоминаю их.

Э. А. - Вы помните историю, когда на Гейдара Алиевича хотели завести уголовное дело?

И.Л. - Я только краем уха слышал, что такое было, что там пытались организовать некое разбирательство. Но дело в следующем. Это не было инициированием, это было стремлением услужить.

Э.А. - Чем же он был опасен через три года после отставки?

И.Л. - Все равно. Дух бюрократизма порождает желание услужить. И люди, которые вчера пытались услужить ему, завтра будут услуживать другому, кто пришел на его место. Они понимали, что Горбачев к Гейдару Алиевичу относится плохо и поэтому стремились подтвердить это плохое отношение.

Э.А. - Почему же не довели до конца?

И.Л. - Думаю, что не было оснований. Потому что любая подтасовка, любая спекуляция имеют свои границы. А негативное отношение к нему Горбачева я могу подтвердить одним фактом.

Это было, когда начался карабахский конфликт. Я был у Горбачева, когда он принимал армянских ученых. Их было человека четыре или пять. И он бросил фразу, которая совершенно потрясла меня, и, наверное, сработала как динамит во всей этой ситуации: "Так это все следствие преступной политики Алиева!". Мол, он создал эту взрывоопасную обстановку.

Это же значит человека сразу живьем закопать...

Э.А. - Зачем Горбачев позвонил Алиеву в январе 1990 года?

И.Л. - Ситуация была неуправляемой. Надо было, чтобы кто-то ее успокоил. И, видимо, мнение, что Алиев владеет в Азербайджане всеми рычагами, настолько утвердилось у Горбачева, что он позвонил и стал ему это говорить.

Сам Горбачев рассказывал на каком-то маленьком совещании или в каком-то разговоре в небольшом кругу:

- Я позвонил Алиеву и сказал ему: "Вы прекращайте эти свои там дела".

Э.А. -Все "старики" фактически были Горбачевым отодвинуты, когда он начинал свои так называемые "реформы". Это делалось сознательно, чтобы развязать себе руки?

И. Л. - Не думаю, что были такие соображения. Горбачев, придя к власти, просто заменял все старое Политбюро. Он отправил на пенсию Тихонова, Гришина, Романова, Алиева, Соломенцева, Долгих. Дольше всех продержался Громыко, который на пленуме рекомендовал Горбачева, но потом он и Громыко отправил на пенсию.

Это не значит, что он развязывал себе руки. Логика власти развивается не так. Логика власти, на мой взгляд, развивается так, что люди, которые приходят с новым лидером, требуют себе мест.

Э.А. - Каждый лидер хочет иметь своих доверенных людей, которые бы от него зависели.

И.Л. - Есть еще один момент. Каждый лидер пытается свалить все недостатки на тех, кто был до него. И пытается начать с чистого листа свою политическую деятельность, свою историю. А потом его постигает участь предшественника. Поэтому замены в Политбюро были в известной степени логичными с точки зрения нашей власти.

Везде происходят подобные замены. Приходит новый президент в США и тоже меняет всех. Но у нас это превращается в трагедию. У нас и первых руководителей либо в могилу, либо куда-нибудь еще.

Э.А. - У нас уйти в отставку было равносильно смерти.

И.Л. - Конечно. Ведь человек, уйдя в отставку, терял у нас все. Гейдар Алиевич потерял все. Не только возможность общаться...

Э.А. - Слава Богу, что он сумел вырваться из этого замкнутого круга и сделал единственный правильный выбор - вернулся на родину.

И.Л. - О Гейдаре Алиевиче у меня остались воспоминания как о человеке удивительной работоспособности и удивительных способностей.

Э.А. - Как политики в Москве отнеслись к его возвращению во власть?

И.Л. - Насколько я мог наблюдать, слышать и видеть, мнения были самые разные... Но все-таки надо отдать должное московскому истэблишменту. Основная масса людей, зная, что происходит в Азербайджане, восприняла это позитивно: "Ну, он сейчас там все успокоит". Потому что иначе Россия могла получить не только вторую Чечню или второй Таджикистан, что-то еще и похуже. Поэтому значительная часть людей - не политиков, а интеллектуалов около политики - понимали, что маховик разноса, который начался в Азербайджане, может разнести все вдребезги. И в результате страна может войти в полный хаос. Там же рядом Иран, недалеко Афганистан. И наконец пришел человек, который может все взять в руки, нормализовать ситуацию. Так все и произошло.