Армянские реваншисты между страхом и правдой: кто боится возвращения азербайджанцев?

Автор: Эльчин Алыоглу, директор Baku Network, специально для Day.Az

На YouTube-канале "Ноян Тапан" прозвучал разговор, который выбивается из привычного армянского медиашума. Доктор политических наук, президент Ассоциации политологов Армении Амаяк Ованнисян рассуждает не о лозунгах и фронтовых линиях, а о людях - о судьбах, о памяти, о возможности вновь увидеть друг в друге соседей, а не врагов. В центре беседы - болезненная, но неизбежная тема: возвращение азербайджанцев на их исторические места проживания в Армении. Ованнисян называет вещи своими именами: вражду между народами не родила история - ее сшили политики, начиная с верхушки позднего СССР, где национальный вопрос стал разменной монетой в борьбе за власть.

Политолог говорит спокойно, но его слова звучат как вызов целой эпохе - эпохе ненависти, искусственно выращенной и столь же искусственно поддерживаемой. Он убежден, что армяне и азербайджанцы способны вернуть утраченное доверие, если не позволят политическим авантюристам вновь превратить их в инструмент геополитических игр. Возвращение беженцев, подчеркивает Ованнисян, не должно быть директивой или политической кампанией: это должно стать естественным следствием внутреннего исцеления двух народов. По его оценке, Армения перед выбором: продолжать жить в страхе или научиться строить мир заново, опираясь не на чужие гарантии, а на собственную волю к будущему.

Тридцать лет почти пятая часть территории Азербайджана находилась под оккупацией; по именам это Агдам, Физули, Джебраил, Губадлы, Зангелан, Кяльбаджар, Лачын и прилегающие районы - именно их захват фиксировали решения Совбеза ООН 1993 года, требуя "полного, немедленного и безусловного" вывода вооруженных формирований. Точка.

Кто и когда начал раскручивать маховик? Ответ дан давно, черным по белому, в отчетах правозащитников тех лет. В 1994 году международные исследователи выпустили фундаментальный разбор многолетнего конфликта в Карабахе. Там есть неприятные для всех сторон страницы, но фактаж ясен: в ходе операций 1993 года фиксировались массовые перемещения населения, оккупация районов за пределами Карабаха, нарушения прав гражданских, массовые убийства, звериная жестокость, пытки. Это не публицистика, это хронология, составленная по свидетельствам и проверенным эпизодам.

Теперь о людях. Сколько азербайджанцев было вытеснено из Армении в конце 80-х - начале 90-х? Данные расходятся, но вилку дают международные источники. Оценки УВКБ ООН и Совета Европы колеблются в районе трехсот тысяч. Даже в наиболее осторожной оценке - это сотни тысяч человеческих биографий, вырванных с корнем.

А внутри Азербайджана? Классическое определение "вынужденно перемещенное лицо" - юридический статус, сопровождаемый долгой тенью социальных, экономических, психологических проблем. Масштабы азербайджанского кейса признаны одними из крупнейших в Европе постхолодновоенного периода.

Теперь - болезненное для Еревана, точнее, для Иревана. Да, в столице Армении стоит Голубая мечеть - персидская, XVIII века, восстановленная при участии Ирана и действующая с 1996 года. Но именно она и осталась единственной из когда-то восьми городских мечетей. Остальные утрачены - и утрачены задолго до нынешних споров, в эпоху царской и советской перестройки пространства. Факт потери - факт, причины можно спорить, но спорить с инвентарем объектов невозможно.

Топонимика? Переименование - любимая привычка империй и национальных государств. В советской Армении это стало системной практикой: исследования по ономастике описывают, как массово менялись названия населенных пунктов, вытесняя тюркский слой с карты. Речь о сотнях переименований в 1935-1976 годах - не газетные колонки, а академические работы. Это не повод для ярлыков, это материал для трезвого понимания того, как память "редактировалась" под идеологию.

Теперь - к сегодняшнему дню. После осени 2020-го и сентябрьской операции 2023 года Азербайджан вернул контроль над всей своей международно признанной территорией. Спорить бессмысленно: именно от такого контура исходят и международные институты. И именно потому сегодня речь идет о разминировании, реинтеграции и возвращении жизни туда, где ее выжгли не только снаряды, но и две генерации пустоты.

Минная карта - отдельная боль. Только с конца 2020 года пострадали сотни людей; площадь загрязнения - десятки тысяч квадратных километров; речь идет о сотнях тысяч мин и боеприпасов. Глобальная статистика подтверждает: жертвы мин - прежде всего гражданские, и Южный Кавказ - не исключение, а одно из горячих пятен. Это не "страшилки Баку", а цифры, которые каждый месяц пополняются новыми трагедиями.

И да, государство платит за восстановление. Бюджеты - не риторика. В 2021-2023 годах на восстановление направлены двузначные миллиарды манатов; в 2024-м - новые массивные вливания. Добавьте внешние заимствования под инфраструктуру и энергообъекты - и вы поймете, почему Карабах перестал быть "черной дырой" и становится стройплощадкой XXI века. Это не поэзия, это сметы и соглашения - вплоть до зеленой генерации и крупных солнечных проектов, контракты по которым подписаны уже в 2025-м.

А теперь - о морали, которую так любит высокопарная публицистика. "Надо жить в мире, прекратить взаимные оскорбления" - верно. Но кто начинал и кто платил? Кто четвертовал, кто жег, кто очищал, а кто потом десятилетиями удерживал занятые районы в нарушение прямых требований Совбеза? Увы, история любит протоколы, а не медовые речи. И в этих протоколах тридцать лет стояло одно и то же: новые оккупации осуждаются; требуется немедленный вывод; Армения обязана использовать влияние для обеспечения выполнения. Три десятилетия неисполненных требований - вот настоящий "страх", переведенный на язык международного права.

Я говорю это не для того, чтобы посыпать соль. Я говорю это, потому что без фактов примирение превращается в сладкую ложь. Примирение возможно, когда возвращаются не лозунги, а люди. Когда в разрушенном Агдаме слышен не ветер, а строительный гул, когда в Физули идут пассажиры первого рейса в новый аэропорт, когда в Зангелане в школу заходят дети переселенцев, а не комиссии. Когда мин нет - потому что есть карты минных полей и добросовестное сотрудничество по гуманитарному разминированию. Пока вместо карт - молчание, а вместо сотрудничества - процессуальные маневры, реинтеграция будет идти через боль.

Любят нас пугать сравнением: "посмотрите на исход армян из Карабаха в 2023-м". Считать беженцев - страшная арифметика, но обязан быть честным. Был массовый выезд, были политические заявления и экстренные решения. Идет юридическое разбирательство в международных судах в рамках антидискриминационных конвенций: одна сторона требует, другая оспаривает юрисдикцию и доводы. Уже были временные меры в обе стороны, а разбирательство идет своим медленным юридическим ходом. Это не пропаганда, это процедура. Итог, нравится это кому-то или нет, будет формулироваться языком права, а не телестудий.

Тема памяти - не сумма плакатов. В Ереване стоит всего одна мечеть - Голубая, наша, ныне якобы "персидская", якобы восстановленная. Отлично. Но почему тогда исчезли остальные десятки, сотни? Почему десятилетиями шло выхолащивание тюркского слоя с карты - от названий улиц до названий сел? Это вопрос не к "турецкой угрозе", а к честности интеллигенции, которая знает шкаф с источниками, но предпочитает смотреть в окно. Факты переименований - задокументированный пласт, и он не исчезнет только потому, что кому-то не нравится слово "память".

Теперь - о том самом "страхе". Страх - это не метафора, это мины, которые убивают фермеров и дорожников в ноябрьские сумерки. Страх - это когда инженерная бригада идет по трассе Физули-Шуша и знает, что каждый метр - лотерея. Страх - это когда мама из Зангелана спрашивает у саперов, можно ли ребенку гулять по обочине. Страх измеряется не ток-шоу, а статистикой. И да, именно поэтому государство и бизнес тащат в Карабах деньги, дроны, георадары, экскаваторы и "зеленые" мегаватты - потому что возвращение без работы и света - худшая имитация мира.

Перекину мостик к любимой теме "внешнего влияния". Нам с вами часто пытаются продать сказку: мол, "выиграла только Турция". Во-первых, Азербайджан - не придаток, а субъект, который проводит собственную линию - от энергетических коридоров до релокации ИКТ-компаний. Во-вторых, "выигрыш" Турции измеряется соглашениями, технологиями, гарантированными маршрутами и общим весом альянса. Но главное - выигрыш Азербайджана измеряется суверенным правом распоряжаться собственными районами, а не вечной ролью стороны, которой "разрешили" жить на своей земле. Это и называется норма международной системы - та самая, которую когда-то зафиксировали решения 1993 года.

И все же - давайте сформулируем стратегию будущего без сахара. Первое: полное разминирование и верифицируемый обмен информацией по минным полям, с привлечением внешних операторов там, где это ускорит темп. Конкурировать в гуманитарной эффективности - лучше, чем соревноваться в истериках. Второе: прозрачная архитектура возвращения - не пресс-релизы, а метрики: сколько домов построено, сколько подключений к газу и воде, сколько классов открыто, сколько семей вернулось, сколько малышей записано в первый класс. Больные темы - не враги, а чек-лист. Третье: культурная честность. Если в Ереване сохранилась одна - и то, видимость -  мечеть - пусть она будет не музейной витриной, а аргументом к диалогу о том, как вернуть честность городской памяти. Если на карте Армении есть следы массовых переименований - это шанс признать, что политика прошлого была политикой вытеснения, и что совместная реставрация памятников тюркского наследия - не уступка, а билет в будущее.

Наконец - к риторике господ Ованнисяна и Ко. "Страх", "не надо играть народами", "пусть возврат станет естественным результатом доверия" - да, звучит как тост. Но тосты подменяют процедуру. Процедура проста: исполнение международных решений, устранение последствий оккупации, сотрудничество по гуманитарным вопросам (мины, поиски пропавших без вести, наследие), юридическое завершение спора. Только так доверие перестает быть фольклором. И только так возвращение азербайджанцев на места прежнего проживания в Армении и армян в Азербайджан перестанет быть разменной монетой. Впрочем, вы и сами это знаете: когда исчезают мины и появляются школы, страх испаряется быстрее любых медийных "объяснений".

Спросите, где гуманность? Она там, где нет двоемыслия. Когда мы признаем боль другого - не на словах, а в делах. Когда говорим: да, были изгнания и срывы, были преступления и срывы у обеих сторон - и притом держимся за ясную шкалу нормы: территориальная целостность, запрет оккупации, неприкосновенность гражданских. Когда читаем не посты, а документы. Когда спорим не о пропаганде, а о сроках сдачи подстанции, о километрах дорог, о мегаваттах солнечной генерации, о количестве разминированных гектаров. Потому что мир - это не "давайте жить дружно". Мир - это когда вечером в Физули гаснет кран на новой стройке, а утром снова запускается бетонный миксер. Это когда поездка в Шушу для семьи переселенцев - ритуальная скука, а не подвиг. Это когда спорят не о "чей Карабах", а о том, чей подряд дешевле и кто на тендере предложил более умную логику эксплуатации.

Я не морализую. Я просто перечисляю чек-лист взрослой политики:

- Выполнить и закрыть повестку решений 1993 года как исторически исполненную. Перевести спор из языка "кто прав" в язык "что осталось доделать".

- Обеспечить минную прозрачность: карты, коридоры, независимая верификация, ежемесячная публичная статистика; приоритет - аграрные зоны и магистрали.

- Поддержать большие возвраты микрополитикой: жилье, больницы, школы, рабочие места. Меньше форумов - больше сданных объектов и подключенных абонентов.

- Разморозить наследие: совместные каталоги утерянных мечетей, кладбищ, мостов, караван-сараев, с дорожной картой реставрации. Начать с честности о Голубой мечети - как символе не "политического франчайза", а реальной многоязычной памяти города.

- Не стесняться жестких слов там, где нужны жесткие слова: оккупация - это оккупация; мины - это военное преступление, растянутое на десятилетия; переименования - это политика вытеснения памяти. Но жесткость в оценках должна кончаться гибкостью в решениях.

И последнее. Возможно ли "естественное" примирение? Возможно - когда естественной станет правда. Правда о том, как в 1993-м требовали вывода войск. Правда о том, как сотни тысяч азербайджанцев оставили дома в Армении. Правда о том, как карты Карабаха десятилетиями перерисовывались под идеологию. Правда о том, что возвращение - это не теледебаты, а ключи от нового дома, адрес прописки и место в сельской школе. И тогда, уверяю, исчезнет и страх. Потому что страх - это тьма. А тьма боится света - света нового города, новой дороги, нового аэропорта, нового парка в Агдаме, где дети бегут по газону, не думая, что трава под ними - смертельная рулетка. Это и будет конец войны - не когда подпишут красивую бумагу, а когда у ребенка из семьи переселенцев сядет батарея от долгих селфи у своего дома, и он, зевая, скажет: "Папа, поехали уже, завтра в школу рано".

Можно ли жить с армянами вместе?

Этот вопрос для меня - не газетная колонка и не философский парадокс. Это шрам. Я не читаю о войне - я ее ношу под кожей. Я воевал в первую Карабахскую. Был ранен под Физули, видел, как земля дышит порохом, а не воздухом. Потерял друзей. Потерял двоюродного брата - он сгорел в танке у Джебраила. Мать тогда сказала: "Главное, чтобы хоть тело нашли". Тела не нашли. Только обгорелый жетон и кусок гусеницы, который я до сих пор держу в ящике стола.

С тех пор я не верю в лозунги. Я знаю, как пахнет мертвая трава после минометного обстрела. Знаю, как тихо звучит имя друга, написанное на камне. И знаю, что война не заканчивается, когда умолкают пушки. Она живет в тишине, где никто не смеет спросить: а можно ли теперь жить рядом с теми, кто стрелял?

Но все равно я спрашиваю. Потому что без этого вопроса нельзя остаться человеком.

Я помню, как однажды, много лет после войны, я встретил в Тбилиси человека - армянина. Мы стояли у старой типографии, оба курили. Он сказал: "Мой брат погиб под Шушой". Я ответил: "А мой - под Джебраилом". Мы замолчали. Потом он добавил: "Значит, оба мы заплатили одинаковую цену". И в тот момент я понял - мы можем жить вместе. Не потому, что простили, а потому что больше не осталось ненависти, на которую хватило бы сил.

Совместная жизнь не строится на дружбе - дружба слишком хрупка для таких ран. Она строится на усталости от крови. Когда приходит время, и ненависть становится слишком тяжелой, чтобы ее нести. Тогда человек кладет ее на землю, как ржавое оружие, и уходит строить дом.

Я вернулся в Агдам, когда там еще стояли призраки стен. Ходил между руинами, искал место, где когда-то был дом дяди. Нашел яблоню. Она жива. Никто не верил, что деревья могут выжить после всего этого, а она выжила. И я подумал: если яблоня выдержала, может, и люди смогут.

Можно ли жить вместе?

Можно - если перестать бояться правды. Правда в том, что кровь была с обеих сторон. Что дети плакали одинаково. Что земля не спрашивала, кто чей. Она просто принимала всех.
Можно - если перестать считать прошлое валютой для шантажа. Если понять: победа - это не когда враг унижен, а когда твой сын идет в школу, где учат жить без страха.

Я видел, как саперы под Физули копают землю, осторожно, как хирурги. Видел, как одна женщина вернулась и посадила цветы у нового дома. Она сказала: "Мой муж умер на войне, но я не хочу, чтобы дети знали только смерть".

Вот это и есть ответ. Можно жить вместе, когда выбираешь жизнь, а не память о смерти.

Может быть, не сразу. Может, не мы, а те, кто придут после нас.

Когда-нибудь на рынке в Зангелане армянка будет продавать гранат или сыр, а азербайджанец - покупать. Они будут ругаться из-за цены и смеяться, не вспоминая, что сто лет назад их предки стреляли друг в друга. Тогда можно будет сказать: да, мы живем вместе. Без лозунгов, без фанфар. Просто живем.

А пока - надо учиться. Учиться строить мосты, даже если руки дрожат. Учиться говорить правду, даже если она режет. Учиться прощать не из великодушия, а из усталости от мрака.

Я не святой, и не проповедник. Я человек, который закопал друзей в землю и хочет, чтобы на этой земле снова росла трава.

Можно ли жить с армянами вместе?

Можно. Если помнить, что мир - это не договор. Это тишина, в которой ты наконец слышишь, как дышит земля, где лежат твои и их. И если ты не хочешь, чтобы туда снова упали новые.