Леонид Ярмольник: Трудно быть богом? Еще как... - ФОТО

Одни называют "Трудно быть богом" метаниями автора по лабиринтам и закоулкам своего явно параноидального сознания, сравнивая просмотр с погружением в смрадную выгребную яму его самых отвратительных ночных кошмаров, с бессмысленным и беспощадным изнасилованием души. И всячески отговаривая друзей от ознакомления с картиной, утверждая, что в противном случае те обрекают себя на добровольную экзекуцию. Другие же настаивают на том, что выдающийся мастер создал изумительное полотно, лучшее за свою жизнь - фильм-очищение, фильм-откровение, фильм-предупреждение.

Впечатлениями об этой работе в беседе с "Эхо планеты" поделился Леонид Ярмольник, исполнитель главной роли благородного дона Руматы.

- Леонид Исаакович, не секрет, вопрос "зачем?" люди искусства любят, ведь все ответы уже якобы определению заложены в самом произведении. Тем не менее интерес этот вполне обоснован и закономерен, когда художник рождает произведение и представляет его на суд зрителей, они имеют право не только фантазировать, по-своему трактовать, домысливать, но и знать, какими идеями, собственно, руководствовался автор и для чего сделал то, что сделал. Вот такая прелюдия к банальному, важному вопросу: а что же все-таки это было? "Трудно быть богом" - зачем этот фильм, зачем?

- Кино Германа всегда предназначалось для своей аудитории. И тут уж зависит от степени подготовленности зрителя к восприятию такого рода искусства. Вопрос "что это было?" - а он у многих сейчас возникает - мне кажется, не то что бы уничижителен по своей сути, но довольно бестактен. Мы ведь с вами не знаем, что через годы признают классикой. Мы можем лишь предполагать.

Людям оказана честь. Им показывают невероятное, оригинальное, очень самобытное произведение искусства. И сколько нынешние зрители с этим искусством совместимы или не совместимы, это их личное дело. Это проблема образования, мировоззрения каждого отдельно взятого человека. И мне, признаться, совершенно не интересен тот, кто говорит: "Ха, какая же все это ерунда, чушь собачья!" Даже больше - такой зритель вызывает у меня чувство жалости.

Это кино особенное. Его очень трудно хвалить. Его бессмысленно ругать, сейчас пытаются найти свой подход к освещению этого произведения. Это же такой замечательный повод! А дальше уже складывается в силу воспитания человека, его интеллекта, вкуса, понятий чести и достоинства. Мне очень грустно читать или слушать тех, кто по определению ничего не понимает про фильм Германа, но считает себя вправе оценивать его.

Человек должен требовательно относиться прежде всего к себе самому. А все ли он сделал для того, чтобы понять это кино? Все ли нужные книги он прочитал, всем ли объемом необходимой информации обладает, чтобы суметь уловить, откуда у Германа была такая боль, почему он всю свою жизнь мечтал сделать фильм именно на основе этого произведения? У меня спрашивают иногда, почему картина снята в рапиде, почему такие длинные планы, почему в таких мельчайших подробностях все... А мне кажется, это очевидно: Герман внимательно рассматривал этих людей и эту планету.

- Настолько внимательно, что порой даже кажется, что смакует...

- Нет. Смакует - нехорошее слово. Он не наслаждался этим. Он просто хотел сделать так, чтобы зритель посмотрел на происходящее его глазами. И подарил людям эту потрясающую возможность - всмотреться пристально. Чтобы ничего не упустить. А тот, кто надеется, что поймет все с первого раза, сильно заблуждается.

- Мы с коллегами долго размышляли и спорили, и сошлись на том, что Герман снял гениальную картинку из ада. Из той преисподней, из которой никуда не убежишь, потому что она находится внутри тебя самого: если в душе хорошенько поворошить, то обнаружить ее может каждый.

- Сомневаюсь, что каждый в своей будничной суете часто и всерьез задумывается о том, что делает, куда идет... Но если говорить совсем упрощенно, то для меня, пожалуй, это тоже ад, в котором мы все живем. А если кого-то по его, так сказать, стерильности смущает то количество дерьма, нечистот, испражнений и разнообразных физиологических нюансов, которые мы видим на экране, то это, знаете, какое-то такое неприкрытое ханжество, лукавство. Ведь все эти вещи и сегодня очевидны, просто мы начали больше пользоваться средствами гигиены, духами, косметикой. Стали больше маскироваться. Но сущность-то наша остается неизменной. Именно той, что изобразил Герман.

Зло по-прежнему остается злом, предательство - предательством, коварство - коварством, вероломство - вероломством. Румата ведь из-за всего этого и полетел на ту далекую планету. Было ощущение, что мир, который находится на ином витке своего развития, можно переменить, сделать более совершенным.

- Когда смотришь "Трудно быть богом", тошнит физически. Кажется, будто сам вдыхаешь миазмы этого чудовищно загаженного быта, невольно всплывают панорамы страшного, темного Средневековья, каким мы его знаем из учебников истории и, допустим, по картинам Босха. Вы считаете, что, талантливо показывая нечто гадкое, оголяя неприглядную суть, которая и так всем известна, действительно можно добиться положительного результата?

- Некоторые мои друзья, разбирающиеся в кино много больше моего, хотя я этим живу всю свою жизнь, говорят о том, что уникальность этой картины, ее неповторимость заключаются в том, что на таком языке со зрителем никто до Германа не объяснялся. Никто так не снимал. Так - чтобы подтолкнуть людей к осознанию, наконец, того, зачем мы все-таки живем, чего хотим добиться, что стремимся переделать и каковы наши перспективы в случае, если все и дальше пойдет этим же путем.

Каждый волен интерпретировать это кино как пожелает. Но в любом случае оно гораздо круче, чем любой Босх. Все-таки это филигранная, безупречная и именно живая картинка. А все эти параллели люди стали придумывать себе сейчас лишь для того, чтобы сориентироваться в том, что же такое они смотрят. Потому что ничего подобного раньше не видели. Конечно, "Трудно быть богом" напоминает и Босха, и Брейгеля. Это первое, что приходит на ум. Но задачи навеять зрителю подобные ассоциации у Германа, разумеется, не было.

У него была иная миссия. Простейшая. Он на самом деле снимал кино про любовь. Только не в том, скажем так, прикладном, утилитарном смысле как любовь между мужчиной и женщиной, а про способность человека любить вообще как таковую. Способность любить все вокруг. Любить людей, уважать их, заботиться о них, помогать им, рисковать своей жизнью ради них.

- Это и есть четкий ответ на вопрос "зачем?", с которого мы начали беседу.

- Да. Фильм Германа вот об этой глобальной любви. Несмотря на все "миазмы". Каким бы парадоксальным это кому-то ни показалось.

- Вы, конечно, знаете, сколько упреков сыплется в адрес фильма со стороны поклонников Стругацких. Многие считают, что он не имеет ничего общего с литературным первоисточником.

- Кино действительно сильно отличается от книги. Акценты расставлены по-другому. Минуло больше полувека с того времени, как братья написали эту вещь.

Тогда были свои условия жизни, иные законы прохождения книгой своего непростого пути к читателю. Цель, которую преследовал Герман, быть может, преследовали и Стругацкие. Но обнажил ее он. Так что это его, только его трактовка. Герман снял всю шелуху, все те наносные декоративные штуки, которые делали произведение Стругацких этакой безобидной приключенческой фантастической книжкой. Он же представил все совершенно в новом ракурсе. Выявил то, что у Стругацких было в отступлениях, в размышлениях героя, между строк...

Но в своей сути разницы между тем, что происходит на экране во времена условного Средневековья и в книге, и в наши дни, нет никакой. Потому что и сегодня живут все те же пампы, рэбы и руматы. Существует неизменное, непоколебимое равновесие добра и зла. Человечество, каким всегда было, таким и осталось. Но периодически появляются вот эти странные люди - руматы, которые стремятся переделать общество, изменить вектор человеческих отношений, выстроить другую систему ценностей. И, несмотря на то что они в итоге терпят неудачу, борьба румат за иную жизнь продолжается. Наш мир уже давно бы прекратил свое существование, если бы не они.

- А некоторые говорят даже, что Герман и название книги Стругацких не имел права присваивать своему фильму...

- Интересно. Но ведь это кино как раз про то, что трудно быть богом. К слову, я настаивал на этом названии больше всех, наверное. Еще при жизни Алексея Юрьевича. Получается, я победил в нашем с ним многолетнем споре и убедил в том, что это самое лучшее, самое точное, самое емкое название для этой истории. Да, конечно, "Хроника Арканарской резни" - очень подходящее наименование для картины, ведь германовское кино вышло почти что документальным. Весьма подходило и первое название, по-своему элегантное, "Что сказал табачник с Табачной улицы". Но потерять название "Трудно быть богом" - быть может, одно из самых удивительных названий в мировой литературе, было бы непростительно и глупо. И все же Герман действительно склонялся к тому, чтобы переименовать фильм. А причина этого крылась в том, что все, к чему он прикасался в своем творчестве, становилось его. Не чье-то, а только его, понимаете? Он был собственник. Все художники таковы. И для меня в этом нет ничего странного. Абсолютно.

- Как сами Стругацкие отнеслись к намерению Германа снять фильм по их повести?

- С большим уважением. Все переговоры вел в основном Борис, но оба брата несомненно понимали, что Алексей Юрьевич Герман - это тот режиссер, которому можно довериться и разрешить все. Потому что он тоже великий мастер.

- Есть ли у вас соображения, почему Герман выбрал на главную роль именно вас?

- Да не знаю я. Честно, не знаю. Я много раз говорил об этом в интервью. Ну, ошибся он, ошибся, наверное! В этой связи анекдот мне сейчас вспомнился. Вы простите, пожалуйста, он, конечно, совершенно неприличный, но расскажу, так, посмеяться просто. Девушку Машеньку спрашивают, как же ты, мол, умница да раскрасавица такая, и медицинский институт окончила, и юридический с красным дипломом, а стала вдруг проституткой? Не знаю я, отвечает она, повезло, наверное. Гениально!

- И все же, как создавался тот образ Руматы, который мы увидели на экране?

- Герман четко и последовательно делал со мной то, что хотел сделать. Очень часто у нас возникали разногласия. Я достаточно долго, года два-три, привыкал к его стилистике. У меня ушло много времени на то, чтобы принять то, чего хочет он. Ведь, поймите такую вещь, все артисты всегда стремятся привнести в роль некую особую пронзительность, свойственную лишь им, даже вычурность, свой собственный пафос... Мы ищем пути для того, чтобы сделать все поярче, поэффектнее... Это неизбежно, мы так устроены. А Герман все это приглушал.

- За годы съемок ваше восприятие своего персонажа наверняка менялось, как и вы сами...

- В любом случае кино уже снято, оно уже есть. И никакие слова не сделают его ни лучше, ни хуже. Его просто нужно смотреть. Считай, четверть моей жизни была отдана этой работе. Я получил бесценный профессиональный и жизненный опыт, счастлив, что все это произошло со мной. Конечно, пережитое во время съемок "Трудно быть богом", произвело во мне важную перемену. И определенным образом влияет на то, как я работаю сегодня. Но меня меняли все режиссеры, у которых я снимался. До Германа у меня их было немало, человек сто. И у меня есть и другие замечательные картины, которыми я искренне горжусь. Все эти люди тоже формировали своего Ярмольника. Возможно, Герман просто был в этом чуть тщательнее, чуть принципиальнее, чуть жестче. И с годами, кстати, мне это нравилось все больше. В театральном институте артиста учат играть. А Герман учил меня, как не играть. Вот и вся разница.

- Не могу отделаться от ощущения, что в фильме, несмотря на его трагизм и подавляющую безысходность, нашлось место некоему фарсу и насмешке. Над чем, по-вашему, Герман смеялся?

- Если посмотреть в таком разрезе, тогда, пожалуй, он высмеивал... Нет, скорее глумился над всеми теми самонадеянными слепцами, которые уверены в своей силе и правоте, в безнаказанности своего желания обмануть всех остальных и сделать что-то мерзкое. Он хотел показать, что все равно это невозможно. И никогда у них этого не получится. Все тайное однажды станет явным. Любая подлость, любое коварство, любое предательство.

Ведь все мы от чего, по-вашему, страдаем в этой жизни? От того, что только потом, по прошествии лет, начинаем осознавать, что натворили, что вот это было не так, а то было несправедливо и нечестно... И Герман, думаю, сделал попытку встряхнуть всех, включая сволочей и мразей. Хотел дать им понять, что если вдруг у них, здесь и сейчас, есть хотя бы крошечный шанс стать другими, пусть попробуют. Потому что другого шанса измениться уже точно не будет.

- Думаете, "сволочи и мрази" посмотрят это кино?

- А сволочи и мрази бывают закамуфлированные. Днем они притворяются, что они белые и пушистые, а по ночам им снятся кошмары. Никто не должен создавать себе иллюзию того, что лично ты выше обстоятельств, что ты не пронумерован и не посчитан. Ощущение того, что колодки с порядковым номером на тебе нет, в буквальном смысле - ложное. Она все равно есть. И состоит она из целого ряда специфических несправедливостей по отношению к тебе как к человеку, к конкретной личности. Далеко не всем воздается по его труду, по его заслугам, да и просто по его человеческому достоинству.

- Правду ли говорят, что съемки затягивались в том числе и потому, что Ярмольник сбривал бороду, а Герман категорически не желал клеить вам искусственную, поскольку все должно было быть максимально натурально и естественно?

- Какая ерунда! Съемки останавливались, только если мы не могли продолжать работать по каким-либо техническим причинам: декорации достраивали или же деньги попросту заканчивались. А иногда процесс стопорился из-за того, что мы очень ссорились. Почти дрались. Вот это было. Герман даже на мое место дублера искал в Европе, но не нашел. Так что за пятнадцать лет всякое случалось, но борода - это уж совсем какие-то смешные глупости.

- После всего что было, что вы вместе с Германом пережили на съемочной площадке и за ее пределами, остались ли у вас самого вопросы к нему?

- Уже никаких. Нет, теперь никаких...

Нажмите на фотографию для увеличения: