"Воскресное чтиво" Day.Az: "Мгновение" Натига Расулзаде
В рамках рубрики "Воскресное чтиво" Day.Az представляет мистический рассказ известного азербайджанского писателя Натига Расулзаде "Мгновение".
В пятницу, когда он ждал на кухне, пока вскипит молоко, чтобы подавить приступ сухого кашля, он впервые обнаружил, что громко разговаривает сам с собой.
- Не смей называть мою работу фигней! Сам ты фигня, чертов взяточник! И ничего не умеешь, кроме как брать взятки!.. - вдруг крикнул он, обращаясь к кухонной стене с отлипшими квадратиками кафеля и размахивая руками.
Он настороженно замолчал, прислушиваясь к звенящей после его крика тишине, пытаясь осмыслить, что происходит, торопливо вышел в прихожую и посмотрел в зеркало, будто ожидая каких-то изменений во внешности, потом вдруг запаниковал, засуетился, словно внезапно обнаружил в себе таинственную болезнь, выключил огонь под миской с молоком, не понимая, что делает, выплеснул молоко в раковину...
...и стал быстро одеваться, чтобы выйти из дома. Он знал, что в данную минуту ему необходимо двигаться, ходить, спешить, хоть и некуда было, поскорее уйти из дома, оставаться дома почему-то казалось невозможным и страшным. Когда он выходил из квартиры, он заставил себя сосредоточиться и зафиксировать мысль на том, что вот сейчас он запирает входную дверь ключом, запирает на два оборота, заставил себя запомнить приятный хруст ключа в замке двери, чтобы потом не сомневаться и не возвращаться проверять - запер ли? - что с ним неоднократно случалось.
Он шагал по улице, как обычно торопливо, чтобы никто - особенно из знакомых - не заподозрил, что он гуляет бесцельно. Гулять бесцельно почему-то казалось ему неприличным, занятием достойным только бездельников. А выглядеть бездельником ему не хотелось, потому что он и был бездельником, по крайней мере, таковым считал себя в душе, особенно когда наступала временная пауза в работе. А паузы в последнее время наступали все чаще. Людям свойственно тайно презирать себя за черты им присущие, потому что они в первую очередь видят только отрицательные стороны таких черт характера, мешающие в быту, тормозящие дела, связывающие руки; но, тем не менее, они стараются выпячивать одни только позитивные стороны тех же самых черт, находят, чем гордиться перед себе подобными.
Он любил посидеть на скамейке в стареньком городском сквере с фонтанами, слушать приглушенный плеск воды, думать под этот успокаивающий шум, но сидеть на скамейке ему тоже казалось стариковским делом, хотя сам он был уже далеко не молод. И если он и присаживался в излюбленном уголке сквера, то не более чем на пять-десять минут, когда мысли стремительно пролетали в голове и ухватить их было нелегким делом. Все-таки, потом, вспоминая и восстанавливая обрывки мыслей, из тех, что приходили в голову, он старался извлечь из их хаотичности нечто, что можно было бы облечь в гармоничные формы, старался использовать молниеносные тени мыслей и, как ни странно, порой получалось. "Думать - моя профессия", - любил говорить он, но практично использовать эту профессию так и не научился за те долгие годы, что занимался ею. Видимо, никому его мысли не были нужны.
Он дошел до сквера, подошел к скамейке, где обычно сидел и обнаружил, что на его скамейке сидит девушка с наушниками в ушах... Что ж, он присел рядом с девушкой, которая, естественно, не обратила на него никакого внимания. Может, потому что было ей не больше двадцати, а ему не меньше шестидесяти. Все-таки он присел и искоса глянул на нее. Не станем её описывать: то, что ей было не больше двадцати, уже само за себя говорит. То есть, именно ему говорит, не нам. Ему все девушки такого возраста казались красивыми, как минимум - симпатичными и желанными. Хотелось влюбиться. О, как хотелось влюбиться, вновь почувствовать себя молодым, почувствовать свою жизнь наполненной до краев любовью, ради чего и должен жить человек; хотелось увидеть рядом с собой юную, наивную, свежую, прекрасную, глядящую снисходительно на его опыт и заполняющую хохочущей, грохочущей, болтливой юностью все существо его; как хотелось, чтобы тяжелые камни, уродливые наросты в душе его, приобретенные с годами и застывшие, подобно лаве, сжимавшие все сильнее бедную душу его, все больше бедневшее с годами, сжимавшие больное сердце его, растворились, распались, превратились в пыль и прах от этого обжигающе пронзительного чувства наполненности жизни, чего давно он не испытывал, проживая отпущенное ему время, как проживают многие его сверстники, сдавшиеся подступающей старости и не желавшие возродиться для настоящей жизни; хотелось стряхнуть с души все неважное, маловажное, без чего нельзя обойтись в быту, но что не замечаешь вокруг себя, если ты разбужен любовью...
Хотелось влюбиться. И уже давно. Конкретно - последние четыре года. И когда он сел рядом с этой девушкой, давнее желание, которому в этом году исполнялось уже четыре года, жалостно запищало, придавленное, как обычно, неприятными и тяжеловесными бытовыми проблемами. "Заговори с ней, - пищало и умоляло желание влюбиться, - а вдруг...".
- Как же с ней говорить, если у неё заткнуты уши?! - сказал он, нервно жестикулируя.
Девушка обернулась к нему, глянула искоса и тут же снова вперила застывший взгляд в фонтан.
Он испугался, поняв, что опять говорил вслух. И не ошибся - говорил.
"Что же это такое? Придется обратиться к врачу, - подумал он, - Или не надо? Подождать, может?.."
- Вы что-то сказали? - вдруг обратилась она к нему, сняв с его стороны затычку наушника из уха.
- Что-то сказал? - повторил он, немного смутившись. - Вам?
- Здесь еще кто-то есть? - ответила она вопросом на его дурацкий вопрос, обводя мимолетным взглядом пустой в этот час дня сквер и еще больше смутив его еще и тем, что в абсолютно безлюдном сквере он подсел именно на ту скамейку, где сидела она.
Он покорно проследовал глазами по маршруту её взгляда.
- Нет, - сказал он, вымученно улыбаясь.
- Вот видите, - сказала она, окончательно вытаскивая из ушей наушники, в которых тихо шипела и догорала неизвестная ему, но тем не менее, приятная музыка.
- Да, да, - сказал он, - вы правы.
Она вела себя так, будто сама напрашивалась на знакомство. "Что-то здесь не...", - подумал он и вновь окинул её взглядом, хоть и быстрым, но на этот раз более изучающим и внимательным. Он хорошо умел различать девиц легкого поведения, но наметанный взгляд его не признал в ней проститутки, специально усевшейся в сквере, чтобы ловить мужчин.
- Это мой любимый скверик, - сказал он. - Правда, приятный? Вы здесь часто бываете? Я что-то не припомню, чтобы видел вас. Такую девушку я бы запомнил...
Она усмехнулась. Но не иронично, не свысока, как можно было бы ожидать в ответ на многословие этого пожилого человека, напротив - её усмешка ободряла и призывала продолжить разговор.
В нем затрепетало. А вдруг, а вдруг... - пропищало в нем.
- Я тут впервые, - сказала она. - Проходила мимо. Мне тоже понравился этот сквер. Особенно тем, что здесь никого не было...
- До меня, - сказал он. - Я все испортил? Вам хотелось остаться одной?
- Нет, нет, что вы, - поспешно ответила она.
И это ему понравилось.
Ну, еще бы не понравилось!
Но тут от волнения на него напал такой приступ кашля, что, казалось, он вот-вот отдаст Богу душу. Выворачивало наизнанку. Однако, остался жив.
Девушка терпеливо ждала.
Откашлявшись, он извинился.
- Молоко с боржоми, молоко с медом, "Гербион" сироп, АЦЦ, уколы сульфокамфокаина, - деловито перечислила она.
- Почти все это перепробовал, - сказал он. - Должно пройти время, у меня кашель держится недели две. Но все равно - спасибо за совет.
- Еще очень хорошо помогает истолченный корень мандрагоры с горячей мочой молодой ослицы, - прибавила она.
- Мандра...
- Я пошутила, - заметив его растерянность, сказала она.
Помолчали. Казалось эта молодая девушка, годящаяся ему во внучки, не чувствовала никакой скованности при общение с ним.
Он посмотрел на фонтан, окинул взглядом пустующий сквер и спросил шутливо:
- Значит - не выгоняете?
- Этот сквер ваш...
- А вы не здешняя?
- Нет, - сказала она.
- А где?.. - он не договорил, вдруг отчего-то показалось, что этот вопрос может ей не понравиться.
- Где я живу? - докончила она за него вопрос. - Что же вы не договариваете?
- Я подумал, может, вам этот вопрос покажется неприличным.
- Нет, что вы. Он был бы неприличным, если б я жила в неприличном месте. А я живу в Варшаве и очень люблю этот город.
- А-а!.. - тихо воскликнул он. - Я бывал в Варшаве. Даже два раза. В тысяча... - тут он вовремя остановился.
- Ну, - сказала она, - что - в тысяча? Что у вас за манера - не договаривать? Хотите, чтобы я отгадала?
- Не надо, сам скажу. Просто я вдруг подумал, что если скажу, вы примете меня за доисторическое ископаемое.
- Нет, не приму, - сказала она. - Вы не похожи на доисторическое и тем более - ископаемое. Вы очень хорошо выглядите, - она замолчала, чего-то ожидая, потом спросила: - Не хотите спросить: "На сколько я выгляжу?". Обычно спрашивают.
- Насколько я выгляжу? - не сразу понял он.
- Вы, вы спрашиваете, а я отвечаю, что вы выглядите... ну скажем, лет на сорок, - сказала она, мило улыбаясь.
- Давно мне не делали таких комплиментов, - сказал он. - Впрочем, этот комплимент больше подходит для женщин. Мне все равно насколько я выгляжу.
- Ой, ладно...
- Нет, серьезно. А для вас это имеет значение, насколько выглядит ваш собеседник?
- Конечно. И чем он старше, тем лучше.
- Почему?
- Я люблю стариков. Люблю с ними общаться. Они часто бывают очень интересными собеседниками. И порой - хотят влюбиться, - понизив голос, произнесла она последнюю фразу, на которую он не обратил внимания, пропустил мимо ушей, потому что в ушах у него застряло противное слово "старик", сказанное до.
- Ну, насчет старика вы поторопились, - возразил он суетливо и беспомощно, понимая, что рядом с ней он и есть старик, но не привыкший воспринимать себя таковым. - Я не старик.
- Ой, извините, я не то хотела сказать. Ну конечно, вы не старик. Я просто имела в виду опыт человека, жизненный опыт, который делает его интересным собеседником.
- А своих сверстников вы не любите?
- Да ну! О чем с ними можно поговорить? Редко, кто из них бывает по-настоящему интересен. В них только сила, энергия, глупая импульсивность, - сказала она разочарованно, совсем не как двадцатилетняя девушка.
И это ему не понравилось.
Ну, еще бы!
- А разве этого мало? - спросил он. - Я сейчас все бы отдал за такие качества. Весь свой не пригодившийся в моей жизни жизненный опыт.
- А я бы - нет, - сказала она.
Он удивленно взглянул на нее.
- Вы бы нет?
Она не ответила, лукаво, еле заметно усмехнувшись.
Помолчали, слушая плеск воды.
- Расскажите что-нибудь, - попросила она.
- Что я могу вам рассказать? - сказал он. - Старики больше молчать любят.
- Ну ладно вам, я же извинилась... Хотите, называйте меня на "ты". Меня зовут Зара.
- А полное?
- Ой, не спрашивайте...
- Почему? - удивился он.
- Не люблю его. Одно время хотела поменять...
- А все же?
- Зарнигяр, - сказала она, чуть поморщившись.
- Прекрасное имя. Зря вы... Вы значит - местная?
- Была. Теперь живу в Варшаве.
- А сюда приехала?..
- Здесь у меня бабушка. Мы с мамой приехали на недельку навестить её. Ну, теперь вы про меня почти все знаете. А вы?.. Вас как зовут?
Он сказал.
- А чем вы занимаетесь?
Он ответил.
- Ой, как здорово! - воскликнула она. - Я тоже хочу работать в кино. Буду, как вы - сценаристом.
- И потому обираете пожилых людей, собираете материал?
Она тихо рассмеялась.
- Есть такая мыслишка. А вам жалко, да? Не хотите поговорить с бедной студенткой?
- Почему же? Хочу... Скажите что-нибудь по-польски.
- Пшеко пан до ресторация? - недолго думая, произнесла она.
- По-моему, так говорят неприличные женщины...
- Да, - рассмеялась она, - когда хотят кушать. Приличные тоже так говорят.
- Хотите поесть?
- Нет, что вы, я пошутила. Бабушка здесь меня закармливает до судорог. Ну?..
- Что - ну?
- Вы что-нибудь расскажете мне? Из своей жизни...
- Что же вам рассказать?.. - он помолчал, подумал, - Хотите из совсем недавней жизни?
- Хочу!
- Ночью я видел странный сон. Рассказать?
- Что ж... Если нет ничего более интересного...
- Это интересный сон. Как будто меня ведут на расстрел...
- О-о!..
- Да. Один солдат ведет с автоматом. Руки у меня связаны за спиной, а на ногах огромные кандалы, как в старину у каторжников, я еле плетусь. И как я ни прикидываю, как можно спастись, ничего не могу придумать: напасть на солдата, отнять автомат. Но как? Руки связаны, шевельнуть не могу... Но так пронзительно почувствовал вдруг, что боюсь смерти, что сейчас меня расстреляют и не станет меня на земле... И стал я унизительно просить его отпустить меня: "Ну что тебе стоит, - говорил я. - Я никому не делал зла, я старый человек, отпусти...". И еще много чего другого, унижающего человеческое достоинство говорил я ему, наступив на горло своей гордости, позабыв свою честь... "Как же я вас могу отпустить? - отвечает солдат. - Тогда меня самого расстреляют". После этих его слов я понял, что дальнейшие просьбы бесполезны. И тогда, не выдержав, подхлестнутый горечью недавних унижений, в которых сам же был виновен, решив расквитаться с ним, стал я ругать его, матерно, страшно, матросским трехэтажным матом, изливая душу перед смертью. А он помалкивал, все толкал меня в спину прикладом автомата, и таким образом довел до стенки, где должны были меня расстрелять. А перед стеной уже выстроился расстрельный взвод, матерые палачи, которым не впервой убивать людей. И тут я вижу: мой солдатик сам командует этим взводом. Стою я у стенки, а он подходит ко мне и говорит: "Обманул я вас, я сам командир и я мог бы отпустить вас". И командует взводу стрелять. Вот так меня и расстреляли.
Он замолчал.
- Какой сон, - проговорила она тихо. - Вам было страшно?
- Да, - сказал он. - Наверное, не меньше, чем если б на самом деле.
- Представляю, - сказала она, задумалась, глядя на струи фонтана, - А как красиво вы рассказали... Я бы тоже хотела так. Этому можно научиться? - и сразу же, не дожидаясь ответа, спросила:
- А хотите, я вам тоже расскажу свой сон. Бабушка говорит, что он вещий. Правда, я видела его давно, еще девчонкой...
- Ваша бабушка разгадывает сны?
- Не смейтесь...
- И не думал.
- Она колдунья, - и заметив его недоверчивый, насмешливый взгляд, девушка прибавила, - правда, правда, настоящая колдунья. Да вот, чтобы не доказывать вам долго, я захватила её с собой, - и раскрыв сумку, стала копаться в ней.
- Что захватили?.. - не понял он.
- Не что, а кого, - поправила она его. - Бабушку.
Тут яркое солнце трех часов пополудни августовской пятницы, стоявшее почти в зените, стало быстро скатываться к закату, небо побагровело, неожиданно и стремительно наступили сумерки. В сквере по-прежнему никого не было, но по соседним улицам, как ни в чем ни бывало, беззаботно гуляли прохожие, не замечая ни сквера, ни девушки с мужчиной в нем, ни преждевременно обрушившихся с неба сумерек, будто и самого скверика этого не было, или находился он под непроницаемым колпаком. Он, потеряв ощущение реальности, проследил за падавшим к горизонту сошедшим с ума солнцем и сумерками, похожими на густой туман, почувствовал вдруг, как кровь стынет в жилах.
Она вытащила из сумки нечто величиной с большой палец, аккуратно завернутое в носовой платок. Нечто шевелящееся в платке. Развернула платок и в нем... оказалась крохотная женщина, вся в черном. Женщина яростно жестикулировала, стараясь избавиться от уголков платка, замедлявших её движения, и что-то сердито пищала.
Он инстинктивно дернулся, еле сдерживаясь, чтобы не отодвинуться подальше от девушки с таким необычным... необычным... Он не находил слов, чтобы назвать это явление, и я вместе с ним.
- Не пугайтесь, - сказала Зара. - Такое с ней случается. Она сама это делает. Может вырасти до обычных размеров. Я же говорила - колдунья.
Крохотная колдунья продолжала попискивать в ладони у внучки. Зара приблизила к ней ухо, и невольно он тоже. Но вопреки своему ожиданию услышать какую-нибудь колдовскую тарабарщину, еле услыхал совершенно прозаическое стариковское ворчание.
- Сколько раз я тебе говорила - не души платок этими духами! У меня аллергия! Я чуть не задохнулась!
- Ладно, бабуля, вырастай и посиди с нами. Ты его пугаешь... - миролюбиво произнесла Зара.
Мгновенно перед ними возникла сухонькая старушка в натуральную величину вся в черном, держа в одной руке и в самом деле не в меру надушенный платок, который только что служил ей покрывалом, в чем она беспомощно барахталась, и вперила в него острый, пронизывающий насквозь взгляд черных, как нависшая над ними мгла, чрезмерно интенсивных глаз. Натуральная величина её оказалась не столь внушительной, её даже можно было назвать малогабаритной старушонкой, но все остальное, что невольно ощущалось в ней, было несомненно очень даже внушительным, начиная от позы с высокомерно запрокинутой головой, увенчанной каким-то старинным испанским гребнем до царственных жестов и сверлящего, колючего взгляда, так что долго смотреть ей в глаза было просто невозможно. Недолго тоже. Он и не смотрел. Но и мимолетного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это было существо, привыкшее повелевать, сознающее свою силу, может даже - неограниченную.
Поколов несколько мгновений его своим колющим и режущим взглядом и, видимо, изучив вполне с ног до головы, она строго произнесла:
- Вы собираетесь жениться на моей внучке?
Спросила она тихо, чуть ли не вкрадчиво, но жестким, металлическим голосом, протянув указательный палец с невероятно отросшим позеленевшим ногтем в сторону Зары, по-прежнему сидевшей на скамейке и, казалось, мало реагировавшей на происходящее.
- Отвечайте!
- Я!? - опешил он. - По... помилуйте...
- Помиловать не могу! Ответьте!
- Да я втрое её старше, что вы такое говорите?!
- Я слышала весь ваш разговор, не увиливайте. И я знаю, что вы хотели влюбиться. Влюбились в неё.
Она так утвердительно это сказала, что он на миг задумался.
- Ну... А почему бы и нет?.. - на этот раз он более внимательно и даже в какой-то степени плотоядно, стараясь скрыть интерес во взгляде, осмотрел девушку: безукоризненная фигура, высокая грудь, белолицая, белотелая, улыбчивая, чуть раскосые глаза, весь набор, удовлетворявший его примитивному вкусу давнишнего холостяка и ловеласа.
"Чего же тебе еще? - пропищало давно замолкнувшее желание влюбиться, - Давай, влюбляйся, вскарабкайся на неё, она - именно то, что ты искал..."
"Да ты что, не видишь, что творится?! - крикнул он про себя внутреннему голосу, - старушка величиной с мизинец, эта ночь... Сплошная чертовщина! Тут остатки ума потеряешь!"
"Но она же, она же ничего, даже больше, чем ничего, посмотри хорошенько, ты о такой и мечтал, вспомни... А на старушонку плюнь, плюнь!".
"Вот, пожалуйста, и это мой внутренний голос... Когда, наконец, ты поумнеешь? Ладно, помолчи, дай подумать".
- Нечего вам думать! - крикнула повелительно старуха. - Женитесь и все!
Старуха насела на него, вцепилась, как клещ, и он чувствовал, что не может ей возразить, становится безвольным, что она руководит им. Так что, подумать не пришлось.
- Значит, поладили? По рукам? - спросила старуха тоном лошадиных барышников. - Тогда дайте сюда ваши руки, я вас благословлять стану!
Он, все еще испытывая небольшую растерянность от напористости старухи и нутром чуя подвох, протянул чуть задрожавшую руку, в которую старуха цепко вцепилась своей костлявой и твердой клешней, другой она взяла за руку свою внучку и соединила их руки.
- Значит, это ваша внучка? - на всякий случай решил уточнить он.
- Заткнитесь! Теперь вы - муж и жена... одна сатана, - старуха вдруг мерзко захихикала.
- Пра-пра-пра, - уточнила Зара.
- Что пра-пра?.. - спросил он.
- Внучка, - сказала Зара. - Трижды пра.
- Неужели? - удивился он. - А сколько же вам лет? - обратился он к старухе.
- Не твое дело, - грубо оборвала она его, но тут же ответила, - Какое это имеет значение, если живешь вечно!.. После ста восьмидесяти я перестала считать.
- Ста восьми... - поразился он, и что-то нехорошее кольнуло в сердце.
Он, еще не глядя почувствовал, что рядом происходит нечто кошмарное, медленно повернул голову и поглядел на ту, чью руку держал в своей.
На глазах у него девушка Зара превращалась в морщинистую старую ведьму, оскалив кривые зубы в жуткой улыбке, сжав его руку в своей, которая теперь ничем не отличалась от жесткой руки ее пра-пра-прабабушки, она издевательски высунула ему совершенно зеленый, раздвоенный на кончике язык.
Крик застрял у него в горле.
- Теперь мы муж и жена! - каркнув, торжественно провозгласила старая карга, что раньше была Зарой.
Ночь, лишь беззвездная и преждевременная ночь была свидетельницей этой позорной авантюры, в которую его втянули две поганые ведьмы.
Он, наконец, обрел голос, дико крикнул в безлюдном сквере и...
...обнаружил себя дома, на своей кухне, возле раковины, поглощавшей только что, мгновение назад выплеснутое молоко, которое готовился выпить, чтобы подавить приступ сухого кашля.
Мы призываем наших читателей продолжать посылать свои произведения на электронный адрес office@day.az.
Заметили ошибку в тексте? Выберите текст и сообщите нам, нажав Ctrl + Enter на клавиатуре
